Ария смерти - Донна Леон

Брунетти остановился и посмотрел на жену.

– Не пойму, к чему ты клонишь, Паола! Мне казалось, мы говорим об опере…

Она ответила не сразу.

– Я всего лишь хочу сказать, что ты развил в себе умение слушать.

По тому, как Паола замедлила не только речь, но и шаг, Брунетти понял, что мысль еще не закончена, и промолчал.

– На работе ты часто сталкиваешься с враньем, поэтому научился не упускать ни единой мелочи из того, что тебе говорят.

– Это хорошо или плохо?

– Прислушиваться к тому, что человек говорит, всегда хорошо, – незамедлительно последовал ответ.

Паола сделала шаг и поняла, что мужа ей придется тащить за руку, – он задумался и замер на месте. Газеты, журналы, которые он читает, составленные коллегами отчеты о преступлениях, заявления правительства… Его жена права: чаще всего лжи там примерно столько же, сколько и фактов, и оценивает он это именно с такой позиции.

– Думаю, ты права, – сказал Брунетти. – Часто бывает трудно отличить одно от другого.

– В этом вся суть искусства, – произнесла Паола. – Тоска – одна сплошная ложь, но то, что случилось с героиней, – нет.

О том, что ее слова были пророческими, Брунетти предстояло узнать через два дня, когда они увиделись с Флавией – за ужином в доме родителей Паолы. Гвидо с женой пришли в половине девятого и застали ко́нте[37] с контессой[38] в парадной гостиной, окна которой выходили на пала́цци[39] по другую сторону Гранд-канала[40]. Флавия Петрелли запаздывала.

Одежда на теще с тестем была скорее повседневной, что немало удивило Брунетти: галстук на конте шерстяной, а не шелковый, контесса – не в платье, а в черных шелковых брюках-слаксах. Из-под рукава ее жакета то и дело выглядывал браслет, пару лет назад привезенный ей супругом из деловой поездки в Южную Африку. Если учесть, что из Цюриха он привез ей шоколад, то что же везти из Южной Африки, если не бриллианты?

Собравшиеся расселись на двух диванах, друг напротив друга, и какое-то время говорили о детях, о школах, в которых те учатся, об их надеждах и, конечно, о том, как сами видят их будущность – обычная семейная беседа. Девушка Раффи по имени Сара Пагануцци уже год учится в Париже, но Раффи еще ни разу ее не навестил, – для взрослых это был повод для бесконечных домыслов о том, что же между ними происходит. Или не происходит… А Кьяра, судя по всему, пока что не подвластна обаянию сверстников, к чему ее родители и дед с бабкой относились с пониманием и даже радовались этому.

– Но это ненадолго, – озвучила Паола извечный пессимизм, свойственный женщинам, у которых есть юные дочери. – Однажды Кьяра все же выйдет к завтраку в облегающем свитерке, и слой ее макияжа будет в два раза толще, чем у Софи Лорен!

Брунетти вскинул руки в притворном ужасе, сделал свирепое лицо:

– У меня есть пистолет. Я смогу его застрелить!

Когда три головы резко повернулись в его сторону, комиссар медленно провел руками по лицу и улыбнулся.

– А что, отцы девочек-подростков обычно реагируют иначе?

Конте пригубил бокал с просекко и сухо заметил:

– Наверное, мне стоило попробовать этот метод, когда Паола впервые привела тебя к нам домой, Гвидо!

– Ора́цио, прекрати немедленно! – сказала контесса. – Прошло два-три года, и ты перестал считать Гвидо проходимцем.

И словно это могло еще больше приободрить зятя, контесса потрепала его по колену:

– На самом деле это произошло еще раньше, Гвидо!

«Хотелось бы верить, что это правда», – подумал Брунетти.

Если теща и собиралась сказать что-то еще, ей помешали: горничная объявила о появлении гостьи, Флавии Петрелли. Певица выглядела не такой усталой, как тогда, после спектакля, и вошла в гостиную с теплой улыбкой на устах. Конте поспешно встал и направился к ней.

– Ах, синьора Петрелли! Если б вы только знали, как я рад, что вы все-таки пришли!

Он наклонился поцеловать ей руку – вернее, воздух в паре миллиметров от ее кожи, после чего, снова-таки за руку, подвел Флавию к остальным, гордый, будто охотник, несущий жене на ужин жирного фазана.

Когда они подошли, Брунетти встал, но ограничился простым рукопожатием и заверениями в том, как ему приятно снова видеть Флавию. Паола тоже поздоровалась с гостьей стоя и, позволив себе вольность, расцеловалась с ней. Контесса осталась сидеть, но, похлопав по диванной подушке, попросила синьору Петрелли устраиваться рядом с ней. Когда Флавия опустилась на диван, контесса сказала, что восхищается ее талантом с тех самых пор, как услышала ее дебютное выступление в «Ла Фениче» в роли Церлины. То, что она не упомянула год, когда этот дебют состоялся, напомнило Брунетти о том, что семья графини дала немало дипломатов Ватикану и итальянскому государству.

– То была чудесная постановка, вы не находите? – спросила Флавия.

Этот вопрос повлек за собой обсуждение драматургии, сценического оформления и режиссерской работы, а затем и певческого состава… Брунетти подметил, что Флавия никогда не говорит о собственном исполнении и, похоже, не нуждается в похвале и не ждет ее. Он вспомнил, какой она была много лет назад, когда они познакомились, – женщина, затмевающая собой всех и вся, где бы она ни появилась. Куда делось все это? Или, быть может, сегодняшняя спокойная беседа – очередной образчик великолепной актерской игры, которую он уже видел?

Граф подал Флавии бокал просекко и сел напротив, не мешая жене развлекать именитую гостью воспоминаниями о постановке, которой он не видел. Когда же разговор зашел непосредственно о Тоске, конте сообщил, что билеты на последний спектакль уже заказаны: их с супругой планы изменились, и из Лондона они вернутся раньше, чем ожидали.

– Если это представление вообще состоится, – сказала Флавия, вызвав всеобщее недоумение.

– Смею спросить, синьора: почему вы так говорите? – обратился к ней конте.

– Последние два спектакля ходят слухи о забастовке. Обычная история: контракт не продлен, и люди отказываются работать. – Прежде чем кто-либо успел задать следующий вопрос, Флавия упреждающе вскинула руки: – Это касается лишь работников сцены. Маловероятно, что к ним присоединится кто-нибудь из певцов. Значит, даже если люди будут бастовать, это не помешает нам выйти на сцену и спеть.

Вошла горничная и сообщила, что стол накрыт. Конте встал и предложил Флавии руку. Брунетти взял под локоть тещу, а потом – вопиющее нарушение этикета! – притянул к себе Паолу и, не отпуская ее руки, ввел обеих женщин в столовую. Тему забастовки, разумеется, к столу брать с собой не стали.