Мы совершенно не в себе - Карен Джой Фаулер

Надо ли говорить, что чемодан оказался не мой.

7

История про бабушку, дедушку и Индианаполис, которую я рассказала Харлоу, безусловно, не из середины большой истории. Рассказала я ее Харлоу именно тогда, когда здесь написано, то есть рассказ сам по себе взят из середины. Но происходить и быть рассказанным – совершенно разные вещи. Это не значит, что та моя история – неправда; это значит лишь, что я честно уже не знаю, действительно ли ее помню или только помню, как ее рассказывать.

Так язык поступает с нашими воспоминаниями: упрощает их, обездвиживает, схематизирует, мумифицирует. Часто рассказываемая история – как фотография в семейном альбоме: в конце концов она замещает собой то мгновение, которое должна была зафиксировать.

И вот теперь, с появлением брата, я стою в точке, откуда не вижу другого пути вперед, как отойти назад, к концу той истории, когда я вернулась домой от бабушки с дедушкой.

И именно в этот момент заканчивается часть, которую я умею рассказывать, и начинается часть, которую я не рассказывала никогда.

1

Итак, теперь у нас 1979 год. Год Козы. Земляной Козы.

Вот что вы могли бы о нем вспомнить. Маргарет Тэтчер только что избрана премьер-министром. Иди Амин бежал из Уганды. Джимми Картера ожидает операция по освобождению заложников в Иране и кризис власти. Тогда же он стал первым и последним президентом, на которого напал водяной кролик. Не везло человеку.

А вот этого вы могли и не заметить. В том же году Израиль и Египет подписали мирный договор, а в Сахаре полчаса шел снег. Была создана Лига защиты животных. Восемь человек из команды судна “Морской пастух” высадились на Мадленских островах и обрызгали более тысячи бельков безвредной, но несмываемой красной краской, чтобы спасти детенышей от охотников за мехом. Активистов арестовали и обвинили в нарушении Акта о защите тюленей, в лучших традициях Оруэлла вывернув слова наизнанку.

Песня “Мы семья” сестер Следж по радио, сериал “Дюки из Хаззарда” по телевизору. А в кинотеатрах – “Уходя в отрыв”, и город Блумингтон готовится увидеть самого себя крупным планом.

Я в то время знала только про “Отрыв”. В 1979 году мне было пять лет и у меня были свои печали. Но в городе царило такое возбуждение, что даже самые несчастные дети не устояли бы перед голливудской горячкой.

Отец наверняка посоветовал бы мне оговорить, что в пять лет я еще находилась в дооперациональ-ной стадии когнитивного и эмоционального развития по Пиаже. Он обязательно уточнил бы, что, несомненно, сейчас, с позиции взрослого человека, я ставлю свое понимание событий в логические рамки, которых не существовало в детстве. В дооперациональной стадии эмоции дихотомичны и выражаются в крайностях.

Считайте, я это сказала.

Не то чтобы дихотомное и крайнее всегда было некстати. Давайте простоты ради сойдемся на том, что в данный момент моей истории вся семья, все до единого, стар и млад, были совершенно раздавлены.

Отец явился в столицу на следующий день после моей экспедиции от батута до голубого домика. Ему позвонили и попросили забрать меня домой, да мне об этом не сказали. Я все еще думала, что меня отдадут, только уже не бабушке с дедушкой, которым я оказалась не нужна. Куда же дальше? Кто меня теперь полюбит? Я всхлипывала молча и как можно благопристойнее, потому что отцу не нравилось, когда я ревела, а у меня еще теплилась надежда. Но никто не оценил моей геройской выдержки; отец, казалось, и не замечал, что я плачу. Никаких сомнений, он умыл руки.

Мне велели выйти из комнаты, где продолжался секретный разговор, не суливший ничего хорошего, и даже когда упаковали мою сумку, усадили меня на заднее сиденье и машина тронулась, я не знала, что еду домой. Но это не играло роли, потому что ехала я не туда.

В детстве, чтобы спастись от неприятностей, я предпочитала их проспать. Так я поступила и в тот раз, и проснулась в незнакомой комнате. В большой степени ее незнакомость создавали именно знакомые вещи. У окна стоял мой комод. Кровать, в которой я лежала, была моя кровать, лоскутное одеяло, которым меня укрыли, было мое одеяло, с аппликацией в виде подсолнухов от подушки до самого низа, его собственноручно сшила бабушка Фредерика, когда еще не разлюбила меня. Но в комоде было пусто, а под одеялом лежал оголенный матрас.

У окна выстроилась крепость из коробок и ящиков, в том числе один из-под пива, и через ручки было видно обложку моей собственной книги “Там, где живут чудовища”, с овальным пятном размазанного шоколада. Я забралась на ящик, чтобы выглянуть на улицу, но вместо яблони, амбара и пыльных полей за окном перед моими глазами туманно плыл чей-то двор с барбекю, ржавыми качелями и ухоженным огородом, где торчали подпорки под горох и краснели помидоры. В том доме, где жила я, такие овощи давно сорвали бы, съели или выбросили, не дав созреть как полагается.

Дом, в котором жила я, бурчал, визжал и насвистывал; кто-нибудь обязательно бренчал на пианино, запускал стиральную машину, прыгал на кровати, красноречиво гремел сковородками или орал, чтобы все перестали шуметь, потому что невозможно говорить по телефону. А этот дом покоился в сонном молчании.

Не помню точно, что я тогда подумала. Возможно, что моя судьба – здесь жить одной. Во всяком случае, я зарыдала, снова легла в кровать и уснула. Вопреки всем оптимистическим надеждам проснулась я в том же месте, опять в слезах, и стала отчаянно звать маму.

Вместо нее вошел отец и взял меня на руки.

– Ш-ш-ш, мама спит в соседней комнате, – сказал он. – Ты что, испугалась? Бедный ребенок. Это наш новый дом. А это твоя новая комната.

– И все-все тут живут, вместе со мной? – спросила я, еще не смея надеяться на лучшее, и почувствовала, как папа вздрогнул, будто я его ущипнула.

Он опустил меня на пол.

– Смотри, какая у тебя большая комната. Я думаю, мы здесь отлично заживем. Поизучай дом, малыш. Осмотрись. Только к маме не заходи.

И указал на дверь их комнаты, как раз рядом с моей.

В старом доме полы были деревянные со вмятинами или крытые линолеумом, чтобы можно было моментально отчистить их при помощи ведра с водой и швабры. В этом доме на полу лежал колючий серебристый ковер, простиравшийся без остановки из моей новой спальни в прихожую. Здесь уже не поскользить по полу в носках. И самокат на половике не поедет.

На втором этаже находились моя спальня и родительская, отцовский кабинет с грифельной доской, которая уже стояла у стены, и одна из ванных комнат, с голубой ванной без занавески. Моя новая спальня, наверное, была больше, чем прежний светлый закуток, но я видела, что весь дом целиком меньше. А может, я и не могла этого заметить в пять лет. Спросите Пиаже.