Сова по имени Уэсли - Стэйси О'Брайен

Первые попытки Уэсли взлететь заключались в том, что он вытягивал крылья и усиленно ими махал. В воздух его это не поднимало, но зато поднимало ветер, сносивший в комнате все, что не было приколочено. Потом он начал совмещать это с небольшими прыжками, обычно врезаясь в каждую преграду на своем пути.

Махательно-прыгательно-врезательная стадия длилась у него довольно долго, пока однажды он не подпрыгнул чуть повыше. Тогда он впервые завис в воздухе. Уэсли наконец полетел! Правда, он не слишком контролировал ситуацию. Он старался управлять своим полетом, но, кажется, не мог рассчитать силу собственных крыльев. Когда он попытался приземлиться на стол в гостиной, результат вышел примерно как у истребителя, заходящего на посадку на крошечную полосу, – он приземлился на задницу, проехал на ней на полной скорости через весь стол и свалился на пол бесформенным клубком крыльев, перьев и лап.

Я засмеялась, просто не в силах сдерживаться. После этого я подбежала помочь ему и утешить, но он отвернулся и не желал на меня смотреть.

– Уэсли, что такое?

Я тщательно его осмотрела, но не обнаружила никаких ран и повреждений. Я повернула его голову к себе и взглянула ему в глаза.

– Уэс?

С силой, которой я никогда прежде в нем не замечала, он снова повернул голову в другую сторону и уставился в стену.

– Что с тобой?

Уэсли оттолкнул меня крыльями и зашипел. Как только я отпустила его, он отступил от меня и продолжил буравить взглядом стену. Как я ни утешала, ни умасливала и ни умоляла его, он упорно не желал на меня смотреть. Я похолодела, вспомнив ту сову, которая потерялась в вентиляции и убила себя одной силой воли. Однако я убедила себя, что это не наш случай – в конце концов, всем совам приходится проходить через первые неудачные попытки полетов. Я решила оставить Уэсли в покое. Он почистил перышки (сидя, разумеется, спиной ко мне), после чего вышел из-за противоположного конца стола со всем достоинством, на которое был способен, и попробовал снова. Он махал крыльями и прыгал, пока, наконец, не поднялся в воздух, лихорадочно оглянулся по сторонам, нацелился на стол и полетел к нему. В этот раз при посадке он вытянул вперед широко растопыренные лапы, будто намереваясь схватиться за ровную поверхность. Это не помогло – он снова приземлился на пятую точку, проехал через весь стол и свалился на пол с другой стороны.

Я опять не сдержала смеха, и Уэсли опять отвернулся к стене. Я, впрочем, тут же прекратила смеяться, когда поняла, что просто-напросто стыжу его этим. Учиться летать – сложно и физически, и эмоционально, и человеческим мамам совиных детей не пристало над этим насмехаться. С тех пор я изо всех сил старалась держать лицо в подобных ситуациях.

Большая часть людей, у которых есть питомцы, способны распознавать их базовые эмоции, такие как злость, одобрение, выражения привязанности или принятия чего-либо. Но я никогда бы не подумала, что животное может чувствовать себя осмеянным. Никому из обитателей дома Вэнди больше не разрешалось смеяться над Уэсли, пока он учился летать. По крайней мере, в его присутствии – иногда нам таки приходилось бежать в ванную, запираться и хохотать там в голос.

Ученые в целом не решаются официально признать, что животные подвержены таким сложным эмоциям, как смущение, в основном из-за того, что это практически невозможно доказать при помощи экспериментов и общепринятых научных методов. Однако все больше и больше ученых в последнее время склоняются к тому, что животные способны на переживания, и к тому, что их чувства, видимо, сильнее наших, но менее четко оформлены. Эмоции зарождаются в головном мозгу, в лимбической системе, которая есть не только у людей, собак и прочих млекопитающих, но также у птиц и у рептилий. У людей, однако, есть дополнительные мозговые комплексы для обработки эмоций, язык, мимика и понятные жесты для их выражения, а также сложнейшие психологические механизмы для их регуляции, сдерживания или смягчения. Мы подавляем, отрицаем, усмиряем и делим свои эмоции на части, сознательно или бессознательно пытаясь отделиться от них. Животные неспособны на все эти махинации, и именно поэтому они испытывают столь сильные и незамутненные чувства. Вполне возможно, что на самом деле это как раз одно из тех качеств, так привлекающих нас: они предельно честны в своих чувствах. Мы интуитивно понимаем это, так как способны опознавать и различать эмоции, которые видим у других, будь то человек или животное – наши с ними эмоции по сути своей ничем не различаются. Наш мозг устроен по тому же принципу, что и у большинства животных на планете, следовательно, и эмоции наши должны быть схожи. Многие отрицают наличие чувств у животных, оправдывая этим их эксплуатацию и бесчеловечное к ним отношение, отрицают тот факт, что наши действия неизбежно влияют на психику братьев наших меньших.

Существует масса доказательств тому, что у всех животных, обладающих головным мозгом, есть эмоции. Это верно даже в отношении рептилий, мозг которых устроен проще, чем у млекопитающих. Любой, кто работает с рептилиями, подтвердит вам, что самые разные виды ящериц и змей в неволе подвержены депрессии. Черепахи особенно к этому склонны. Для змей депрессия представляет смертельную опасность, поскольку они начинают отказываться от пищи. Однажды я спасла змейку, которую после жизни у хозяина, не уделявшего ей должного внимания, год приходилось кормить принудительно при помощи специальной трубки, прежде чем она вновь начала есть самостоятельно. Иногда змеи перестают есть после травмы, связанной с мышами. Дело в том, что рептилии, будучи хладнокровными, не способны на внутреннюю терморегуляцию и вынуждены искать источники тепла в окружающей среде. В случае, если источников тепла не находится, метаболизм змеи может замедлиться настолько, что она станет абсолютно беззащитной даже против одной-единственной мыши. Беспечные хозяева иногда бросают змее мышь и оставляют ситуацию без надзора. Тогда, если змее холодно, мышь может просто-напросто начать есть ее заживо, а змея не сможет никак отреагировать. У змей, переживших такое, обычно вырабатывается настолько мощный страх мышей, что они перестают есть. Иногда приходится около года кормить змею через трубку, прежде чем она, наконец, вновь решится иметь дело с мышью. Если уж животные с таким примитивным уровнем интеллекта способны на столь мощные переживания, то какой же силы и какого разнообразия эмоции должны быть у животных с высокой организацией? Даже рептилии нуждаются в некоем «украшении» их среды обитания, а для более высоко организованных животных это просто жизненно необходимо. Смотрители в зоопарках и приютах стараются всячески разнообразить жизнь своих подопечных и сделать ее интереснее, чтобы избежать развития у них психологических нарушений, вроде обсессивно-компульсивного расстройства (характерный симптом – беспрерывное хождение из стороны в сторону в клетке или вольере) и депрессии. Например, хорошие смотрители часто прячут еду в разных уголках вольера, вместо того чтобы просто раскладывать ее по мискам, – так животное может хоть чуточку развлечься, самостоятельно «охотясь» на нее.

Недостаток подобной эмоциональной стимуляции негативно влияет на развитие головного мозга. Например, чем однообразнее и скучнее обустроена крысиная клетка, тем хуже и слабее развивается мозг крысы. При посмертном вскрытии разница между крысой, у которой при жизни было много игрушек, и крысой, у которой их не было вовсе, видна невооруженным глазом. У первой мозг окажется усеян всевозможными морщинками и холмиками, что говорит о значительном количестве нейронных связей, тогда как у второй кора головного мозга будет относительно гладкой, так как у нее отсутствовала стимуляция для развития нейронных связей. Не менее важными факторами, негативно влияющими на животное в неволе, являются банальная скука и, разумеется, депрессия.