Руна смерти - Олег Курылев

Когда Юлинг ушел, Ротманн еще раз открыл сейф. Наткнувшись взглядом на странную пластмассовую коробочку с множеством кнопок, он подумал, что надо было бы показать всё это специалистам. И чем скорее, тем лучше. Можно попросить для начала спецов из военно-морской школы, возле которой, кстати, и был обнаружен этот странный русский. Там есть и радиоинженеры, и химики. Но что-то подсказывало ему, что не стоит привлекать к этому делу новых людей. И так уже несколько лишних человек знают о нем. Подождем сутки, решил он, никто ведь не торопит. Да и других дел, связанных в основном с отчетами, сводками и ненужными донесениями, было невпроворот.

Он запер сейф, сунул ключ в карман и вызвал Курта.

Штурмбаннфюрер СС Отто Ротманн, начальник отдела общей безопасности, борьбы с саботажем и врагами режима, был моложе Антона Дворжака на пять с половиной лет, хотя и родился почти на пятьдесят два года раньше его. Не имея к этому времени ни родных (не считая дальних родственников, с которыми он в последние месяцы не поддерживал отношений), ни особых друзей, он жил в небольшой служебной квартире, которую никогда не покидал во время ночных воздушных налетов. В такие минуты он вставал, закуривал у окна сигарету и, вглядываясь в отдаленные сполохи от разрывов и пожаров, думал о прошлом.

Из его окон в доме на Гартенштрассе открывался вид на узкую Фленсбургскую бухту, острым углом рассекавшую город с севера на юг. Если расчеты дымовых постов и служба воздушного оповещения срабатывали четко, то к моменту подлета бомбардировщиков вся поверхность бухты с прилегающими городскими кварталами уже была затянута белой пеленой. Но часто резкий северный ветер разрывал спасительное покрывало. Белые полосы дыма вытягивались узкими лоскутами, не в состоянии прикрыть корабли и пристани. Часто летчики применяли обманные маневры. Шли на Киль, бросали там часть бомб и резко поворачивали на Фленсбург, лету до которого было не более десяти минут.

Жилые районы города, бомбить который начали еще с августа сорок второго, пока пострадали не очень сильно. Противник уделял основное внимание докам, укрытиям для подводных лодок и сборочным цехам танковых заводов, в целях рассредоточения разбросанных к тому времени по всей Германии. Однако ночные налеты были более опасны, чем дневные. Бомбы сыпались не прицельно, без разбора и были почему-то всегда мощнее дневных. Так что иногда на следующий день по пути на работу приходилось объезжать новый завал, натыкаясь взглядом на рядок уже извлеченных изувеченных тел.

В эту ночь бомбежка началась ровно в двенадцать. Это был первый налет за неделю, и город успел немного расслабиться. Ротманн еще не ложился спать. Опустив на окнах затемнение, он пытался читать один из томов «Истории заката и падения Римской империи», но его взгляд скользил по строчкам впустую. Смысл прочитанного не достигал сознания, занятого другими вещами. Когда завыли сирены, эсэсовец встал, потушил свет и отдернул шторы. Лучи зенитных прожекторов уже метались по небу в поисках «Ланкастеров» и самолетов сопровождения. Вскоре отрывисто заработали зенитки, и одновременно с ними послышался протяжный гром отдаленных разрывов.

Ротманн знал, что никаких истребителей ПВО для охраны таких городов, как Фленсбург, уже не было. Если соседний Киль или полуразрушенный Гамбург еще хоть как-то прикрывали, то здесь уповали только на флак-артиллерию всевозможных систем от 88-мм орудий до зенитных «эрликонов» и спаренных пулеметов, от которых и вовсе не было никакого толку. Знал он также, что в расчеты орудийных зенитных батарей хотели ввести подростков из гитлерюгенда, но у них не хватало ни сил, ни роста, чтобы крутить рукоятки. Тогда воспользовались более сильными руками молодых женщин-добровольцев, а еще раньше — военнопленных, изъявивших желание сменить лагерные бараки на казармы. Он не раз видел небольшие колонны русских военнопленных, шедших на артиллерийские позиции или возвращавшихся оттуда.

Достав сигарету, штурмбаннфюрер закурил.

Отто Ротманн родился за три месяца до начала Великой войны и был младше своего брата Зигфрида на два года. Их отец, школьный учитель истории, опьяненный патриотическим дурманом первых дней августа, записался добровольцем, оказавшись в числе тех студентов и выпускников старших классов, из которых в конце лета 1914 года было сформировано тринадцать резервных дивизий. После двухмесячной подготовки 70 процентов этих «младенцев», как их назвали позже, оказались во Фландрии. Они стали половиной всего пушечного мяса, что полегло в первой битве под Ипром. В числе 25 тысяч мальчишек-резервистов той волны тридцатилетний школьный учитель Генрих Ротманн навсегда упокоился в огромной братской могиле в Лангемарке.

Детство Отто и Зигфрида прошло в южной Германии в пригороде Мюнхена, где их мать снимала скромную квартиру с трудом оплачивая ее заработками от частных уроков и скудной помощью небогатых родственников по линии мужа. Несмотря на откровенную нищету и безотцовщину, они оба успешно закончили школу, но найти хоть какую-то работу им удалось не сразу. Когда Отто исполнилось восемнадцать лет, брат убедил его записаться в местный штурмбан СА, в котором сам уже состоял несколько месяцев. Собрания, тренировки, политические диспуты и участие в маршах и соревнованиях скоро поглотили весь их досуг. И вот в тридцать третьем году им обоим удается поступить в штат охраны недавно созданного в двадцати километрах от Мюнхена концентрационного лагеря для политзаключенных. Это был Дахау.

Персонал охраны лагеря в основном состоял из таких же молодых штурмовиков и проводил свободное время в пьянках, обирая родственников осужденных, пользуясь полной безнаказанностью и бесконтрольностью со стороны начальника. Такая вольная жизнь нравилась обоим братьям. Попутно они всё более проникались идеями национал-социализма, мыслями о своей полезности суровому, но справедливому режиму, а значит, и Германии. Сердца их постепенно черствели, но сказать, что им нравилось абсолютно всё в их работе, было нельзя.

Однажды произошел такой случай.

В ноябре бежали семеро заключенных. Побеги даже тогда были нечасты, но всё же случались. Почти всех ловили, причем примерно половину убивали при поимке, поскольку задача доставлять всех беглецов живыми обратно не ставилась. Тех, кто всё же уходил, в конце концов обнаруживали в других местах Германии. Без документов и нормальной одежды редко кому удавалось спастись окончательно. Кто-то из ненайденных, вероятно, умирал где-нибудь в канаве или тонул в болоте. Впрочем, ловля беглецов была даже развлечением для охраны и до поры до времени не причиняла особых хлопот начальству.

Этих семерых переловили по одному, по двое в течение первых двух суток. Трое были убиты на месте, а четверых приволокли к лагерю и бросили прямо у ворот в ожидании дальнейших указаний. Через некоторое время подошел начальник лагеря Лиммер. Он был с неизменным хлыстом в левой руке, которым постукивал по непомерно высоким голенищам рыжих сапог, и небольшой фляжкой в правой. Сделав маленький глоток, этот дряхлеющий толстобрюхий лагерфюрер на тонких, как у цапли, ногах обошел лежащих на земле изувеченных беглецов и, равнодушно посмотрев в список имен, сказал: «Тащите их в шестой карцер. Запереть на неделю. Ни воды, ни хлеба. Кто через неделю сам выползет оттуда, того в лазарет. Пусть живет. Остальных в яму». И под одобрительный гул десятка охранников, довольный своей безграничной властью над этими бывшими немцами, а ныне отбросами Германии, зашагал прочь.