Девочки - Ник Келман

В своем интервью она рассказывает: «Конечно, я ношу минимум одежды, но причина этого одна — на сцене очень жарко. Меня часто подвергает критике Организация матерей, поскольку мне еще нет восемнадцати, а я себя позиционирую как объект сексуального вожделения. Но я не понимаю, о чем они говорят, я вовсе не стараюсь быть такой».

Это вызывает у тебя смех. Но не только потому, что она так бессовестно лжет, а потому, что Организация матерей хочет верить, что она старается.

Когда твоя жизнь стала такой неживой, когда ты впервые почувствовал себя абсолютно безжизненным, ты перепробовал много всего — очень много — такого, что смогло бы вернуть тебя к жизни и позволило бы забыть, кто ты, позволило бы тебе уйти от реальности, сделало бы тебя свободным.

Затяжные прыжки с парашютом, тарзанка, скалолазание, видеоигры, героин. Но и ко всему этому ты привык. Тебе приходилось позже открывать парашют, прыгать над чем-нибудь острым, повышать разряд, играть дольше. А для всего этого — увеличивать дозу, пока стало уже больше не к чему идти.

И возможно, именно возможно, ночью, когда девушка уже ушла, но ты еще не уснул, у тебя было прозрение, что это вовсе и не было прозрением. Что это не имеет отношения ни к Пусану, ни к визитке с именем сутенера, ни к туману, ни ко всему остальному дерьму. Возможно, ты представил себе, что где-то на своем пути ты просто начал чувствовать себя именно так, но ты не можешь точно сказать где, или когда, или как это началось. Возможно, все это, по сути, гораздо более реально.

* * *

Деверь жены бесстыдной, виновницы бед нечестивой!

Если б в тот день же меня, как на свет породила лишь матерь,

Вихорь свирепый, восхитя, умчал на пустынную гору

Или в кипящие волны ревущего моря низринул, —

Волны б меня поглотили и дел бы таких не свершилось!

Но, как такие беды божества предназначили сами,

Пусть даровали бы мне благороднее сердцем супруга,

Мужа, который бы чувствовал стыд и укоры людские!

Сей и теперь легкомыслен, подобным и после он будет;

И за то, я надеюсь, достойным плодом насладится!

Но войди ты сюда и воссядь успокоиться в кресло,

Деверь; твою наиболее душу труды угнетают,

Ради меня, недостойной, и ради вины Александра:

Злую нам участь назначил Кронион, что даже по смерти

Мы оставаться должны на бесславные песни потомкам!

Елена, Илиада 6:343

* * *

Ты на южном побережье с какой-то девчонкой, которую подсунул тебе кто-то из друзей. Не совсем проститутка, а так, просто доступная девица, девица, которую парень вроде тебя может позвать с собой, когда бывает в городе, сказав:

— Эй, такой-то дал мне твой телефон и сказал, что мы можем провести время вместе.

А она отвечает:

— Ага, конечно, держи карман шире, — но разрешает пригласить ее на обед, купить ей кое-какую одежду или даже украшения и позволяет трахнуть ее.

И вот ты с ней. Вы гуляете, ты покупаешь крендельки и содовую, а затем ей хочется зайти в бутик Версаче. И вот вы заходите туда. Но как только вы переступаете порог, менеджер подходит к вам и, извиняясь, говорит, что нельзя заходить в магазин с едой и напитками. И девушка отвечает:

— О, конечно, никаких проблем. В таком случае мы скоро вернемся. Пойдем доедим на пляже. Мы скоро придем.

Но почему-то — может быть, молодой менеджер просто чем-то тебя достал? — ты возражаешь:

— Нет. Если мы хотим купить что-нибудь прямо сейчас, то мы сделаем это прямо сейчас.

И ты водружаешь крендель и содовую на одно из кожаных кресел и достаешь свой бумажник.

Но менеджер, улыбаясь, говорит тебе:

— Я прошу вас, сэр.

А ты отвечаешь:

— Нет, серьезно, сколько мне будет стоить возможность есть крендель и пить содовую прямо здесь?

А он:

— Сэр, это политика магазина.

Девушка семенит вокруг, немного смущенная, она бывала здесь раньше и хотела бы прийти снова, она ведь живет здесь. Она нервно улыбается ассистентке по продаже, примостившейся в углу, одним пальцем заправляет волосы за правое ухо.

А ты спрашиваешь:

— Пятьдесят баксов?

А он отвечает:

— Сэр…

— Сотню? — ты достаешь из бумажника пятидесятидолларовые банкноты.

Девушка перестает суетиться. Менеджер перестает разговаривать. Теперь он тоже нервничает, но разговаривать перестает.

— Две сотни?

— Хорошо, — наконец сдается управляющий.

И ты протягиваешь ему деньги, и он, не привлекая внимания, убирает их в свой бумажник, ты подбираешь свой крендель и содовую, усаживаешься в кожаное кресло и говоришь своей подружке:

— Ну, давай, примерь-ка что-нибудь.

Управляющий дает одну из твоих пятидесятидолларовых бумажек ассистентке — за молчание. Возможно, он думает, что ты дурак, что ты, должно быть, идиот, раз потратил двести долларов таким вот способом. Но ему невдомек. Он не просек сделки. Ему невдомек, что твое сегодняшнее приобретение стоит гораздо дороже этих вшивых двухсот баксов.

Потом, когда вы уходите, когда девушка покидает магазин с парой пакетов, она, позабыв о своем смущении, восклицает:

— Это было ТАК смешно! Ты ТАКОЙ классный!

Она вкладывает свою руку в твою и прижимается к тебе. Но тебе вовсе не кажется, что это было смешно, ты никогда не относился к этому как к шутке.

Наблюдая, как войска генерала Хукера и сопровождающий их повсюду бордель переправляются через реку в Фредриксбурге, генерал Ли отметил:

— Хорошо, что война так ужасна, иначе мы бы выросли слишком влюбленными в нее.

А помнишь ли ты, как тогда, в ту первую ночь, мы нашли мышь?

Повсюду были разбросаны картонные коробки разных форм и размеров, а мы сидели на ковре, еще не развернутом нами, и поглощали китайскую еду из коробочек самого маленького калибра. Но как только я передал тебе курицу, ты уронила ее и, мигом вскочив на ноги, завопила:

— Обожемоймышь!!!

Даже в тусклом свете одной-единственной галогеновой лампы, которую мы умудрились отыскать, распаковать и включить в розетку, я видел длинное темное жирное пятно от коробки с курицей, расползшееся по ковру.

Я подобрал курицу, поднялся и спросил:

— Где?

— Где-то здесь, — ответила ты, указывая пальцем.

— Ладно, купим какие-нибудь ловушки в…

— Вот! Смотри!

И я посмотрел. Мышь промелькнула в проходе между двумя рядами коробок. Тень была гораздо больше ее самой. По сути, увидел-то я только ее тень, а не саму мышь.