Ритуал последней брачной ночи - Виктория Платова

Пока я рассуждала о непорочности, Олев Киви сбросил с себяостатки одежды и вытянулся рядом. И затих. Никаких суетливых презервативов,никаких копий наперевес. Все это выглядело довольно странно — если учесть, чтоу него вот уже год не было женщины. О, если бы не Стас с его монастырскиминаставлениями, — я бы раскочегарила этого северного тюленя в момент. Но…Неизвестно, как отнесется к моим поползновениям сам Киви. До нашегостремительного марш-броска в койку я была воплощением консерваторскогоакадемизма, не стоит ломать рисунок роли и теперь.

— Олев! — Протянув руку, я погладила его поспутанным волосам.

Никакого ответа. Распроклятое виски сделало свое дело:эстонец спал сном младенца. Или сном хуторянина, только что выполнившего своисупружеские обязанности. Для полноты картины не хватает только хлопчатобумажныхкальсон и электродойки в мозолистых руках. Досадливо поморщившись, я подняласьс кровати, проскользнула в гостиную и открыла шампанское. И закачала в себяполбутылки. А потом, осмелев, коснулась пальцами виолончельных струн. Звукоказался низким и неожиданно глубоким, — и это примирило меня с действительностью.

Здоровый сон, вот что мне сейчас нужно.

Здоровый сон надвинулся даже быстрее, чем я ожидала: я едвауспела добраться до смятых простыней и тотчас же рухнула в объятъя Олева.

— Ты ведь больше не оставишь меня? Ты не оставишь меня,Алла?.. — не открывая глаз, пробормотал он, крепко сжав мои плечи.

Ответить я так и не успела.

* * *

Даже развалины монастыря кармелиток на полдороге из Таллинав Пириту мне не приснились.

А они снились мне всегда, если я ночевала не дома и — темболее — в сомнительном обществе сомнительного любовника. И каждый раз я грешилана боженьку: это были его происки, он все еще не терял надежды наставить меняна путь истинный.

И вот, пожалуйста, сбой в программе.

Я вынырнула из сна, как выныривают из затянутого ряскойомута, — с дикой ломотой в висках и мелкой дрожью в конечностях.Машинально нащупав рядом с собой прохладное мужское тело, я так же машинальновосстановила подробности предыдущей ночи, спустила ноги на пол и поплелась вванную. Контактные линзы немилосердно жгли глаза, и первым делом я избавиласьот них. Теперь можно посмотреть на себя трезвым взглядом. Опершись ладонями озеркало, я несколько минут изучала свою физиономию и даже нашла ее несколькопоумневшей. Определенно, контакты с творческим человеком облагораживают.

Придя к такому нехитрому выводу, я устроилась на биде: малоли что стукнет в голову моему полоумному виолончелисту, а я должна быть вовсеоружии. Тем более что обед со знаменитостью еще никто не отменял.

А потом…

Потом я подняла голову и увидела это.

«Это» было таким нереальным, таким невозможным, что я дажеущипнула себя за ляжку, но «это» не ушло, напротив, оно надвинулось на меня,так и норовя сожрать целиком.

«Это» было моей собственной ладонью. Вернее, ее отпечаткомна безмятежной поверхности зеркала. Кровавым отпечатком. Каждая фалангапросматривалась с ужасающей четкостью, каждый палец был пугающе совершенен,каждая линия на ладони была на своем месте, включая линию судьбы.

Незавидная у тебя судьба, Варвара Сулейменова.

Стоп. Кто сказал такую чушь? Или это я сама?

Медленно, как в плохой киношке с субтитрами, я перевернулаправую ладонь и уставилась на нее. Никакой ошибки.

Ладонь тоже была в крови.

И этот запах… Запах, идущий от перерезанного горла петуха,от содранной коленки, от мертвой чайки, от разбитой головы брата Димаса,умудрившегося попасть под мопед. Запах, идущий от самых страшных воспоминаниймоего детства.

Кровь.

Не клюквенный сироп, не шашлычный кетчуп — самая настоящаякровь. Мне стало дурно от этого тошнотворного сладковатого запаха, и я едва нерухнула с биде. Что делает эта кровь у меня на ладони? И как она там появилась?Никакой боли я не чувствовала — следовательно, это не моя кровь. Тогда чья?Может быть, Олев мне объяснит?

Настойчивый телефонный звонок за дверью ванной вывел меня изоцепенения.

Я прислушалась: никакого движения в номере. Неужели он неслышит?

Он не слышал. Он спал мертвым сном. Я сказала «мертвым»?..

…Не помню, сколько мне понадобилось времени, чтобы добрестидо спальни. Олев Киви — маэстро, лауреат, дипломант — лежал в той же позе, вкоторой я оставила его. Ничего, ровным счетом ничего не изменилось.

Вот только в груди у него торчал нож!

Нож, загнанный по самую рукоять…

Киношка с дрянными, отвратительно пропечатанными субтитрамипродолжалась. Хренов киномеханик, сидящий где-то наверху, наверняка перепуталкоробки с фильмами — и вместо легкого романтического порно я оказалась назадворках потнючего триллера.

Дура, дура, трижды дура в дурацких бикини с дурацкимигиацинтами, — когда эта дура пришла в себя, то оказалось, что она стоитпосреди спальни, босиком и с окровавленным ножом в руках.

Твою мать.

До сих пор я не могу объяснить себе, как мне удалосьвытащить нож из окаменевшей груди Олева Киви. И — самое главное — зачем я этосделала?! Но факт оставался фактом: орудие убийства намертво приклеилось к моейруке. Той самой, которая еще хранила следы крови жертвенного эстонского барана.Меня не вырвало, хотя я была горазда блевать и в менее экстремальных ситуациях,Меня даже не тошнило, быть может, потому, что я так и не захотела поверить вреальность происходящего. Все еще на что-то надеясь, я приблизилась к Олеву и,стараясь не смотреть на темную, загадившую образцово-показательную VIP-простынюлужу, ухватила его за запястье.

Пульса не было.

Не было его и на шее. И вообще — я имела дело свосхитительно, непередаваемо, бесповоротно мертвым человеком. С трупом, еслиприбегнуть к общепринятым формулировкам. Пока я переваривала это открытие, вдверь номера постучали.

Стук был слишком настойчив, чтобы вот так просто отмахнутьсяот него. Стук не предвещал ничего хорошего. И если сейчас я не открою дверь, тоее просто вынесут. Хорошо же я буду смотреться в этом убийственном интерьере!..

Оглушенная и раздавленная, я заметалась по номеру, тщетнопытаясь припомнить все известные мне матерные ругательства. А потом накинулахалат, сунула руку с ножом в карман и на полусогнутых побрела навстречунеизвестности.

Интересно, сколько лет мне дадут? А учитывая общественноеположение Олева Киви и его авторитет в исполнительских кругах… Куррат!Мышеловка захлопнулась, прищемив мой похотливый, привыкший к легким заработкамхвост.

За дверью стоял вчерашний молевидный педик. Он задумчивовертел в руках табличку «Просьба не беспокоить» и сопел гайморитным носом. Примоем появлении педик засопел еще сильнее.