Литературный навигатор. Персонажи русской классики - Александр Николаевич Архангельский

Одна воплощает в себе Восток, другая Запад; имя Мери, начитавшейся лорда Байрона, звучит на английский манер, имя Бэлы – на восточный. Его не в силах исцелить ни восточная красавица, ни «северянка», а «русалка», «Ундина» может только погубить, утащив за собой на дно морское.

И поэтому всякий раз печоринская влюбленность завершается для него разочарованием, а для влюбленных в него женщин – катастрофой. Печорин искренне любит Бэлу, но быстро охладевает к ней; если бы она не погибла от пули, то, скорее всего, умерла бы от тоски. Он почти влюблен в «ундину», девушку-контрабандистку, но та не отвечает ему взаимностью. Княжну Мери, которую Печорин «влюбляет» в себя, он не любит сам. А Вера, по-настоящему любящая его и странным образом любимая им, бесконечно страдает.

В конечном счете любовь становится для «героя нашего времени» игрой, которой управляет не страсть, а рассудок; женщинам в его жизни отведена роль добровольных жертв, призванных доказывать герою «преданность и страх». Как сам он признается, «есть… наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души!». Итог, как правило, печален. Умерла Бэла, унижена Мери, мучается Вера, «ундина» вынуждена бежать с контрабандистом и бросает слепого мальчика в Тамани… Зачем же в конечном счете нужны Печорину все эти женщины? Только для того, чтобы доставлять пищу его неутолимой гордости.

Гордость – это и есть настоящее имя болезни Печорина. Из гордости он убивает Грушницкого. Из гордости унижает княжну Мери. Из гордости холодно встречает Максима Максимыча после долгой разлуки. Он чувствует, что стоит выше людей, которые его окружают, и не знает, как избавиться от холодного чувства презрения к ним, к их слишком мелким интересам и слишком пошлым привычкам. В итоге, не удовлетворяясь любовной игрой, Печорин все время ведет игру с жизнью и смертью. Он бесстрашно идет с «ундиной» на ветхом ялике в открытое море, хотя не умеет плавать, стреляется с Грушницким, зная, что тот может его убить, спокойно ставит на место пьяного господина, смутившего Мери, хладнокровно захватывает пьяного казака, только что зарубившего Вулича. Более того, не находя выхода из мучающих его противоречий, он бессознательно ищет смерти, словно надеясь, что она освободит его от безысходного, беспредельного страдания.

Ставя подобную личность в центр своего повествования, Лермонтов обрывал последние связи с моралистической традицией предшествующей литературы; ни он, ни рассказчик не знают ответа на поставленные вопросы; ни он, ни рассказчик не выносят приговор запутанному, гибельно прекрасному герою. Карамзинский опыт «портрета души», с отказом от моральных приговоров, доведен здесь до итога и предела. «Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых… Старая и жалкая шутка! Будет и того, что болезнь указана, а как ее лечить – это уж Бог знает!»

Сама фамилия Печорина отсылает читателя к Евгению Онегину, подчеркивает литературную связь между пушкинским и лермонтовским героями, придает им типические черты. Гидронимическая фамилия Печорин заведомо литературна: родовое имя русского дворянина не могло быть образовано от названия крупной реки, в противном случае Онега, Лена и Печора должны были бы полностью входить в состав родового имения, что невозможно по факту. Онегин и Печорин близки и по возрасту, и по социальному положению, и, главное, по мироощущению. Богатые, знатные, привлекающие женщин, оба они ощущают себя лишними людьми: ни одно призвание, ни одно поприще не может их увлечь. Но если Онегин в конце романа обнаруживает в себе способность перемениться и оставлен автором на распутье, то в «Герое нашего времени» финал – закрыт, поскольку Печорин герой обреченный. Он не может жить в «скучной» России, стремится на «яркий» Восток (видимо, в надежде приобрести новые впечатления). Но убежать от себя самого, от своего всесжигающего, всеразъедающего индивидуализма он не может. Масштабная, более чем одаренная личность Печорина словно распыляет себя в никуда, его сильная воля, его едкий ум не находят себе применения. Все уходит в песок, разрешается ни во что.

Для понимания фигуры главного героя полезно также помнить о романах Шатобриана «Рене, или Следствия страстей», Б. Констана «Адольф», А. де Мюссе «Исповедь сына века». У Н.М. Карамзина был неоконченный роман «Исповедь сына века».

Странствующий рассказчик, издатель Журнала Печорина, один из центров лермонтовского повествования. Он вроде бы играет в романе роль формальную – «посредника» между Максимом Максимычем и Печориным. На самом деле это роль невероятно важная, если не ключевая: рассказчик в состоянии понять и штабс-капитана, и Печорина; он не совпадает ни с автором, ни с главным героем, хотя в некоторых отношениях близкий и тому и другому.

С одной стороны, параллель между рассказчиком и Героем Нашего Времени всячески подчеркивается. В «Тамани» Печорин едет на перекладной тележке, с «оказией» (то есть с защитным отрядом); последние его слова в этой повести – «какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобности». А рассказчик – тоже странствует; он «едет на перекладных из Тифлиса». Печорин пишет свой Журнал, а рассказчик – свои путевые записки. «Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с остальными вещами, к счастью для меня, остался цел». Печорин сравнивает людей с лошадьми и ценит «породу» («порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело») – и рассказчик точно теми же словами говорит о самом Григории Александровиче: «Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и брови были черные – признак породы в человеке, так, как черная грива и черный хвост у белой лошади». Печорин охвачен неизлечимой скукой – и рассказчик постоянно говорит о ней. «Да, они были счастливы!» – заключает Максим Максимыч, на что «странствующий рассказчик» немедленно возражает: «Как это скучно!» Более того, вселенский холод и тотальная ирония не раз проявляются в речи рассказчика: «Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки».

И в то же время они с Печориным не совпадают. Да, рассказчик печален, раздумчивая интонация, чуть замедленный ритм отличают те лирические фрагменты его рассказа, где он говорит «от себя». Но в нем нет смертного отчаяния, он может просто радоваться жизни – как сказано в описании Гуд-горы, «мне было как-то весело, что я так высоко над миром». Оба Предисловия, принадлежащие