Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

Трудно поверить всему, что донесли до нас немцы-опричники, оказавшиеся по воле случая в Европе. Трудно поверить хотя бы потому, что в Германии, Италии, Испании и Франции кровь лилась более густым и полноводным потоком, а пытки были куда изощреннее. Нельзя забывать, что каждый из пишущих преследовал собственные цели, в том числе и князь Андрей Курбский, боярин не только образованный и начитанный, но и жестокий — в человеческом плане не менее жестокий, чем его повелитель. Опричнина по своему зверству была явлением вполне европейским и не выходила из ряда вон. Полагаю, что соответствующие опричнине институции в Европе оказали на формирование этого русского варианта преторианцев и охранников значительное влияние.

VIII

И наконец, последнее. Опричнина убедительно продемонстрировала, на что способны специальные отряды, рекрутируемые из молодежи, не располагающей ни достаточным образованием, ни жизненным опытом, и нацеленные на исполнение приказов, законность и целесообразность которых сомнительна. Иоанн думал, что, расправившись с неугодными элементами, он поведет страну по новому пути и утвердит собственную власть, которую будет использовать во благо всего народа. Его международная политика и войны свидетельствуют, что он не был равнодушен к народному благу, как он его понимал, то есть на уровне своей эпохи. Опричный опыт показал иное. Сиюминутная цель была достигнута, но отдаленное благо захлестнуло море крови. Не скоро Россия пришла в себя после Великой Смуты, уничтожение боярства откликнулось в веках горьким эхом. Это эхо мы слышим и сегодня. Из глубины быстро текущих лет видно, каким злом оказалась опричнина. Она прошнуровала тело страны корсетными шнурами, душила ее и, чего греха таить, иногда пытается вновь поднять голову. Опричнина не только институция, или, как теперь любят говорить, структура, опричнина — ход и направление мысли, сумма идей, как нравственных и политических, так и экономических. Опричнина — вневременное явление и вместе с тем явление, жестко прикрепленное к своему времени и не имеющее аналогов. Новгородский погром — кульминация опричнины, — переместивший несметные богатства честных посадских людей в Иоаннову казну, есть нечто иное, с одной стороны, как развернутая и затянувшаяся на несколько лет деятельность Продармии в 1918 и 1919 годы, когда были изъяты и направлены на сиюминутные цели несметные — да, да! несметные! — богатства русской деревни. В романе «Жажда справедливости» я показал оборотную сторону деяний этой пресловутой Продармии, которая якобы спасла от голода миллионы рабочих в крупных городах. Если бы революционная опричнина не была создана, то голод не обрушился бы на страну. С другой стороны, опричнина Иоанна ничем не напоминает революционную опричнину — порождение искусственно разжигаемой классовой розни.

Вот в чем и состоит неоспоримая подоплека парадоксального интереса к опричнине, которая была коротким по времени периодом.

Люди, создававшие опричнину и даже лично принимавшие участие в пытках и убийства, не были столь примитивными, какими они выглядят на страницах большинства книг. Сам Иоанн был личностью глубокой и своеобразной, серьезным политиком и дальновидным государственным деятелем. Такие его соратники, как Малюта, представлявшие собой, в сущности, живую секиру, рисуются нам сейчас в ином свете. Не всегда ведь секира обагрена кровью или изъедена ржавчиной — очень часто она блестит, показывая любопытным качество металла, из которого откована.

Малюта стал воплощением опричнины. Он был человеком средневековья: сильным, жестоким и неблагородным. Но он был создан из материала, обладающего незаурядными качествами, которых недоставало многим людям. Алексей Константинович Толстой во фразе, вложенной им в уста Малюты, верно нащупал нерв этого зловещего вельможи Иоанна:

«Палач палачу рознь!»

Вероятно, Малюта в жизни хотел бы оправдаться, мучимый совестью и наблюдая, как дело его рук гибнет. Он был далеко не глупым, сообразительным и ловким. Впрочем, я совершенно не собираюсь его обелять, как и несравненный наш исторический писатель Алексей Константинович Толстой, для которого литература была важнее немецкой формулы «как оно, собственно, было!», принадлежащей великому Леопольду фон Ранке.

IX

Но возвратимся в Александровскую слободу. Малюта лишь присутствовал при обсуждении Иоаннова завещания и грамоты, сообщающей московскому люду причину, по которой государь решил отречься от престола. Царь давно ему приказал обдумать способ проверки наиболее подозрительных бояр. Иоанн подозревал более остальных верхушку Боярской думы. Малюта изобрел нечто из ряда вон выходящее. В хитроумии сыскарю отказать было нельзя, а к провокациям в средневековье прибегали чуть ли не чаще, чем в самом провокационном XX веке.

— Пресветлый государь, — обратился Малюта к царю вечером того дня, когда новобранцы-опричники торжественно клялись перед дворцовым крыльцом, — дозволь Ивашку Козлова, Жигмонтова гонца, взять в оборот. Он, изменник, признался, что король подговорил его сманить князей Бельского, Мстиславского и Воротынского в Литву. Мне донесли, как он их обхаживает.

Лицо Иоанна оставалось неподвижным. Он не удивлялся тому, что Жигмонтовы гонцы, попадая в Москву, смущают бояр. Похоже, что происки Довойны возобновились.

— Ну и что? — наконец обронил Иоанн. — Пусть обхаживает! Бельский однажды попробовал тюремных щей — захочет ли еще?!

— Козлов хвастал, что доставит им опасные грамоты и письма с приглашением не только от Жигмонта, но и от гетмана литовского Яна-Карла Ходкевича и Николая Радзивилла — врага постоянного и коварного, который немало нашей крови пролил, — продолжил Малюта, будто не замечая неудовольствия царя.

— Не верю, чтобы Жигмонт и Ходкевич рискнули за своей подписью такую подлость через моего бывшего холопа сюда прислать! Не верю, чтобы этот Козлов согласился на подобную глупость. А что, ежели грамоты сии мы перехватим? Как Жигмонт перед моими послами оправдается? Не родился еще подобный наглец! — воскликнул Иоанн.

— В этом все и дело, пресветлый государь. Козлов передаст Бельскому и Мстиславскому да всем, кому мы укажем, подложные Жигмонтовы послания с требованием ответа. Получит такую писульку старый черт Челяднин, который на тебя, пресветлый государь, волком давно глядит, и кинется к Ивану Бельскому. Вот тебе и заговор! На совет позовут Мстиславского и прочих.

— Ну, это еще не заговор. — усмехнулся Иоанн. — Для заговора мало! А коли запрутся? Мол, опасные грамоты получили, а бежать и в мыслях не было.

— Вот и откроется, как бояре поступят. Приползут ли к тебе на коленях или затаятся и промолчат?

— Есть ли у тебя человек, который грамоту такую составит?

— Есть, пресветлый государь. И срисовать с чего есть!

— Да, любопытно, как Иван Федорович поступит. А как ты полагаешь — Воротынские откроются мне или предпочтут скрыть переговоры с Козловым?

— Не угадаешь, пресветлый государь! Разве думал ты, что князь Андрей через стену сиганет, семью бросив? Вот и проверим их клятвы. Дозволь, государь, не пожалеешь!

Иоанн согласился. После отъезда в Литву Курбского, его бранного послания после того, как Иоанну сообщили, что Жигмонт одарил князя Андрея городским поместьем и иными землями, после предательского поступка князя Горенского и подозрительного поведения боярина Морозова, захоронившего демонстративно, не таясь, тело Васьки Шибанова, он никому не хотел верить. Измена накатывалась на него лавиной, как татарская конница, охватывая со всех сторон. Выяснить намерения более не мешает. Подлог, конечно, ему неприятен, но как иначе узнаешь скрытые замыслы мятежников? Как иначе отделить зерно от плевел? И он позволил Малюте взять в оборот Ивашку Козлова, Жигмонтова гонца.