Роковой романтизм. Эпоха демонов - Евгений Жаринов

Лишь Кадрусс выделяется из этой компании своей слабостью. Он откровенный трус с подленькой душонкой, над которым Граф ставит моральный эксперимент, разыгрывая перед ним черную комедию с переодеванием и алмазом. Именно его демон мести выбирает как самую легкую добычу. С другими надо было повозиться подольше, за ними скрывалась целая социальная система. Но всех сильных злодеев побеждает Граф. Он обладает особой силой, почерпнутой им из могилы. Это сила самой Смерти. Согласно концепции романа по-настоящему сильные — это особые возвышенные люди, подобные демонам, они могут противостоять любым обстоятельствам и даже смерти, они сильнее рока и истории. Граф Монте-Кристо один из таких людей, он сам рок, он сам делает историю. Какие грандиозные перспективы открывались для подобного героя-мстителя в XX веке!

Виктор Гюго был не только плодовит, но и чрезвычайно разнообразен в своем творчестве. Он был поэтом, автором множества поэтических сборников, которые появлялись время от времени в течение всей его жизни. Он был драматург, создавший своими пьесами целый новый театр для французов. Наконец, он был романист, автор больших романов. Но мало того, он был еще замечательный публицист, памфлетист. Но что может по-настоящему связывать творчество Виктора Гюго с «неистовым» романтизмом? По мнению Н. Берковского, этот автор был настоящим певцом страсти. И эта безудержная, по-настоящему неистовая страсть делает человека сверхчеловеком. Разбирая роман «Граф Монте-Кристо», мы уже обратили внимание на то, как под влиянием безумной жажды мести обычный моряк, девятнадцатилетний Эдмон Дантес, превращается в самого настоящего Демона Мести, который берет на себя божественную функцию восстановления справедливости, вмешивается в саму историю страны, наказывая и пэра Франции, и крупнейшего финансиста, разрушая при этом не одну людскую судьбу. Гюго, бесспорно, гений, но ни один гений немыслим без своего окружения, без контекста эпохи. Это превращение людей в сверхлюдей Виктор Гюго рисует во всех своих романах. Вспомните «Собор Парижской Богоматери». Сначала там перед вами обыкновенные люди в обыкновенных ролях. Вот плясунья Эсмеральда, со своей козочкой с золочеными рогами. Угрюмый архидиакон Клод Фролло. Уродливый звонарь Квазимодо. И смотрите, как постепенно все преображается. Как люди выходят из своих ролей. Писатели-реалисты обычно показывают, как люди постепенно меняются к худшему или лучшему. «Я буду описывать мужчин, женщин и вещи», — декларирует в предисловии к «Человеческой комедии» Бальзак. У реалистов люди живут, стареют, выполняют заданные им автором роли и лишь в конце романа, например в «Воспитании чувств» Г. Флобера, к немалому своему удивлению выясняют, что жизнь просочилась сквозь пальцы словно песок. Изменение произошло, но как-то не сразу, не вдруг, и поди разбери, что все-таки изменилось? Твоя скучная жизненная роль подошла к своему невзрачному финалу. «Скучная история», именно так называется один из рассказов А. Чехова. В этой неторопливой фиксации жизни и распада и заключается основной ритм, что ли, реалистического повествования. А у Виктора Гюго вся суть в том, как ты из своей роли вышел. Ради этого он и пишет свой роман или драму. Строгий Клод Фролло, схоласт, книжник, — он превращается в безумного влюбленного. Это сам Демон Безумной Любви, этакий вариант «влюбленного дьявола» Казота. Забытый, затравленный людьми Квазимодо — в нем раскрывается нежнейшая душа. Воплощается, оживает прямо на глазах сказка «Красавица и чудовище». Сказка, легенда обретают плоть и кровь конкретного человека. По мнению самого писателя, все его герои — это «урок людям и в то же время человек, миф — с человеческим лицом».

Это как в далекой Греции эпохи Гомера, где Гнев, Обида, Эрос, Любовь и Ярость наделялись божественным статусом. И эти демоны лишь изредка вселялись в человеческую плоть. Вспомним, что именно Гнев в «Илиаде» и является завязкой всей поэмы, лежащей в основе всей европейской литературы. Гнев не принадлежит Ахиллу, он в него вселяется, потому что душа грека, по мнению А. Ф. Лосева, демонической природы. Вот эту демоническую природу человеческой души и стремились показать все представители «неистового» романтизма, и Гюго удалось проникнуть в сам эпицентр того «трагического циклона», который зовется еще Страстью.

Вот эта уличная плясунья Эсмеральда — она оказывается судьбою стольких людей! Что в ней особенного? Простая и откровенная сексуальность, правда, столь непривычная на фоне средневекового города. Но именно этот эротизм и взрывает мозг ученого-книжника. Кажется, что за Эсмеральдой стоит тень самой Афродиты. А кто может устоять против таких чар, если даже Зевс у Гомера, как на сеансе гипноза, терял рассудок, увидев лишь один пояс богини любви, если одна неожиданно открывшаяся лодыжка божественной Венеры смогла вызвать у Энея в сердце почти преступное вожделение к собственной матери в «Энеиде» Вергилия? Вспомним знаменитый отрывок из поэмы «Ролла» Альфреда де Мюссе, современника Виктора Гюго, когда он пишет об этой космической сексуальности древней богини, которая «кудри расплетала, благословя поля, и долы, и леса».

Выламывание жизни из своих границ, выхождение людей из своих пределов — вот в этом пафос Виктора Гюго и в этом пафос всего «неистового» романтизма.

Мы уже говорили, что романтизм был современником появления на свет «массового общества». Но романтизм помимо такого хронологического совпадения еще и определил во многом поэтику так называемой массовой культуры. И Гюго в данном случае не был исключением. Его романы «Собор Парижской Богоматери» и «Отверженные» давно существуют не только в бесконечных киноверсиях, но в виде рок-опер, наряду с таким хитом в этом жанре, как «Иисус Христос — суперзвезда». Попутно заметим, что и романы А. Дюма не избежали этой участи, и массовая культура прекрасно пользуется достижениями этих «неистовых романтиков». В чем здесь причина? Скорее всего в том, что Гюго, по мнению Н. Берковского, был великим певцом масс. Масса его привлекала, очаровывала, завораживала. Если учесть эту настроенность классика на всепобеждающую страсть, способную вывести человека за границы его «обычного» и даже обыденного, то получатся все необходимые ингредиенты для философии Ницше и его «Воли к власти» над этой самой массой. Но Ницше очень почитаем всей современной массовой культурой за его открытие дионисийского, экстатического начала. Для этого достаточно лишь вспомнить о шаманизме в рок-музыке. Вот вам и причина, почему романы старого классика обрели неожиданно новую жизнь на современной сцене. У Ницше мы находим «Рождение трагедии из духа музыки». А романы Виктора Гюго и музыкальны, и драматичны одновременно. Конечно, никто не собирается ставить знак равенства между Гюго и Ницше. Гюго, например, разделял взгляды социалистов-утопистов, очень популярных в то время, и даже придерживался идеологии христианского социализма, столь близкого Достоевскому на определенном этапе его творчества. Ницше же никогда не увлекался подобными утопиями. Он был поэтом хаоса. Слишком это разные фигуры, Гюго и Ницше, но объединяет их, бесспорно, одно — романтическая одержимость, неистовость, если хотите. И тот и другой не знают меры, и у того и у другого перспектива развития у человека одна — надчеловеческое; их объединяет демоническое понимание человеческой души, понимание, идущее еще от Античности.