Зеленая лампа - Лидия Либединская

В такие редкие минуты отдоховения, когда кажется, что ничто плохое не может вершиться на земле, даже разговаривать не хочется, только стихи могут соответствовать душевному состоянию.

И Гердт читает стихи, одно за другим, – Блока, Самойлова, Твардовского и, конечно, Пастернака – по его собственному признанию, Пастернака он знает наизусть всего . Слушать его можно бесконечно, и таким странным кажется, что у него никогда не было стихотворных концертных программ, он не учил стихи наизусть специально, просто поэзия – часть его души, его жизни.

Зиновий Гердт и сам писал в молодости стихи, неслучайно в предвоенные годы его связывала тесная дружба с молодыми поэтами – Павлом Коганом, Михаилом Кульчицким, Михаилом Львовским, Давидом Самойловым. Война разлучила его со многими из них навсегда, а с теми, кто вернулся с фронта, дружба продолжалась до конца жизни.

И наверное, именно эта влюбленность в поэзию и помогла Гердту создать лирический образ Адама в спектакле «Божественная комедия», поставленном в Театре кукол.

Слушаешь его и хочется одного: чтобы никогда не кончались эти благословенные мгновения.

Но всё в этом мире кончается, и вот уже наш теплоход причаливает к какой-нибудь небольшой пристани, начинается обычная суета, и едва ступаем на берег, как Гердта уже окружает толпа поклонников и поклонниц: одни просят автограф, другие разрешения сфотографироваться с ним, третьи подводят детей:

– Скажите им что-нибудь, Зиновий Ефимович, ведь они всю жизнь будут помнить, что видели живого Гердта!

И он терпеливо исполняет все просьбы…

А продавцы сувениров готовы подарить ему или продать за полцены свои «сокровища». И стоит Зиновию Ефимовичу отойти в сторону, я слышу, как они с гордостью и укором говорят другим покупателям:

– Да что вы торгуетесь, у меня это сам Гердт купил!

И покупатель тут же сдается.

В 1943 году в боях под Харьковом Зиновий Ефимович был тяжело ранен, вернулся с фронта в корсете, с поврежденной ногой, о возвращении в театр, где он начал работать еще до войны, не могло быть и речи – он с трудом передвигался. Но не такой человек Гердт, чтобы отказаться от своей мечты стать актером. И уже в 1945 году он был принят в труппу Образцовского кукольного театра, где проработал много-много лет, стал его гордостью, лучшим артистом.

Он объехал с театром весь мир, исполняя в самых разных странах сложнейшие роли на разных языках.

С годами Гердт вернулся на драматическую сцену, на эстраду, в кино, на телевидение.

Однако последствия тяжелейшего ранения остались на всю жизнь: ему было трудно подолгу ходить, он уставал. Но его живой интерес ко всему окружающему помогал ему преодолевать и это препятствие.

Не щадя себя, он ходил по Угличу и Костроме, по Ярославлю, в Кижах, на Валааме, восхищаясь памятниками древнего зодчества, обнаруживая поистине незаурядные познания в русской истории и истории русского зодчества.

А я смотрела на его жену Татьяну Александровну и думала: какая же она мудрая женщина! Ежеминутно тревожась за мужа – ведь Гердт уже тогда был болен, и она знала о его жестокой болезни, – скрывая свою тревогу, она не только не мешала, но и помогала ему жить полноценной напряженной жизнью и творчески, и житейски. Знала и понимала: иначе он не может… И еще я всегда буду помнить несколько счастливых дней, которые мы провели вместе с Гердтами в Иерусалиме, в квартире моей дочери и ее мужа поэта Игоря Губермана.

Зиновий Ефимович приехал тогда в Израиль, чтобы принять участие в спектаклях русского театра «Гешер» и тем самым помочь недавно организовавшемуся коллективу. Играли они сначала в Тель-Авиве, а потом давали несколько спектаклей в Иерусалиме. И вдруг звонок Татьяны Александровны:

– Завтра будем в Иерусалиме, Зяма не любит гостиниц, можно ли остановиться у вас?

Ответ угадать нетрудно. И вот уже на другой день вечером Игорь встречает Гердтов на междугородной автобусной станции. А потом долгое, за полночь, застолье, смех, шутки, нет-нет да и заглянет в дверь, словно бы невзначай, а на самом деле, чтобы хоть одним глазком взглянуть на Гердта, кто-нибудь из соседей, живущих неподалеку, и тут же деликатно исчезнет.

Зиновий Ефимович – неистощимый рассказчик, слушать его можно бесконечно. Но вот он просит Губермана почитать свои стихи, и тот, конечно же, не может отказать ему, и как весело хохочет Гердт, и застолье всё длится и длится…

А утром, втроем – Татьяна Александровна, Зиновий Ефимович и я – идем гулять по Иерусалиму. И тут происходит то же, что и на приволжских пристанях. Буквально каждый третий прохожий останавливается в изумлении, потом протягивает руку или раскрывает объятия и задает один и тот же вопрос:

– Вы навсегда или в гости? – и тут же, сокрушенно покачивая головой: – В гости? Всё равно – спасибо! – и торопливо лезет в карман, доставая записную книжку. – Распишитесь, а то ведь не поверят…

А разве забудутся телевизионные съемки «Чай-клуба», в которых мне трижды посчастливилось участвовать! Это были настоящие праздники, пиршества веселья, мудрости, остроумия. Как свободно и непринужденно чувствовали себя все участники, слово невидимая дирижерская палочка Гердта объединяла всех.

Грустно начиналась только самая последняя съемка – юбилейная. И хотя юбилей должен был наступить лишь 22 сентября, Зиновий Ефимович сам попросил, чтобы запись состоялась гораздо раньше, – он себя очень плохо чувствовал и, видно, понимал, что дни его сочтены. Проходили съемки в Пахре, на даче его дочки Кати, в большой комнате на втором этаже. Приглашенных было больше, чем обычно, все уже собрались и ждали Зиновия Ефимовича. Его подняли на второй этаж в кресле, сам он уже подняться не мог…

До сих пор не могу без боли вспоминать об этом.

Но стоило ему занять председательствующее место, как исчезла мертвенная бледность лица, движения стали быстрыми и подвижными, голос креп с каждым произнесенным словом, и вот уже перед нами был прежний Зяма, любимый Зямочка, радушный хозяин Клуба, и все как всегда почувствовали себя желанными гостями, и полились поздравительные речи и добрые слова. А когда закончились съемки, которые шли около двух часов, и Татьяна Александровна пригласила всех участников на традиционный обед, Зиновий Ефимович сел во главу стола, как и положено гостеприимному хозяину, благодарил всех, произносил тосты и лишь спустя какое-то время попросил прощения, что должен покинуть гостей, так как хочет немного отдохнуть…

Не будет уже путешествий на белом теплоходе по волжским просторам, не будет прогулки по узким улочкам Вечного города Иерусалима, ни веселых застолий и серьезных, подчас до грусти, разговоров, но встречи будут, обязательно будут, надо только ждать их. И однажды я (да и не только я, а и тысячи телезрителей!) такой встречи дождались: четыре вечера подряд на Московском канале телевидения Зиновий Гердт читал стихи Бориса Пастернака.

Запись эта, сделанная минувшей весной, была показана впервые.