Большая игра. Будущее неопределенное - Дэйв Дункан

Спор в углу в любую минуту мог перерасти в драку. Возмущенные голоса зазвучали громче.

– Может, он обрушит храм, как Самсон? – предположила Алиса.

– Нет, это не получится. Это будет открытый, лицом к лицу, поединок маны. Сильнейший побеждает, слабейший проигрывает. Если у Эдварда не хватит сил на то, чтобы победить, он ничего не добьется, обрушив храм. Зэц просто улизнет оттуда через портал. Эдвард только зря потратит ману.

Она вспомнила двух мужчин, которых потеряла совсем недавно, и подумала, не потеряет ли третьего. Не возлюбленного, как они, конечно, но дорогого ей молочного брата. Даже так. Этого уже достаточно. Разумеется, если Эдвард победит, а потом возобновит свои ухаживания… Она тут же прогнала эту мысль.

– Вы все еще верите, что ему необходима помощь Пентатеона?

– Зэц копил ману сто лет, если не больше.

– Но Эдвард тоже делает это гораздо, гораздо лучше, чем кто-то мог ожидать, правда?

– Благодаря испанке – да. Я знаю, не стоит так говорить, но это правда.

– Джулиан усмехнулся; Алиса не услышала, она почувствовала это. – Фэллоу всегда гордился тем, что растит из нас лидеров, но еще никому из выпускников не удалось возглавить нечто подобное. А Эдварду удалось, ему удалось гораздо больше, чем полагала Служба. Мне кажется, единственный, кто предвидел все это, был сам Зэц. Надеюсь, это не давало спать ублюдку все тридцать лет.

– А что, по-вашему, думает об этом Пентатеон?

– В общем-то они там настроены благосклонно, если мы, конечно, не ошибаемся насчет их неприязни к Зэцу.

– Но чем сильнее Эдвард, тем сильнее они будут рисковать, помогая ему, так? Они просто создадут нового Зэца, который будет угрожать им, и потом, они должны ведь знать, что Эдвард настроен и против них. Его успех может стать и их концом.

– Не знаю. – Джулиан чуть подвинулся. – И никто не знает. Теоретизировать на эту тему – только зря тратить время. – Он не возражал ей. Да и зачем? Ведь он и сам раньше так думал. – Я вот что скажу: мы с Профом прошлись по всему «Завету» и почти дошли до конца. Сейчас мы на стихе четыреста четвертом, голоде в Товейле. Осталось только одно пророчество. Эдвард исполнил все, в которых говорилось об Освободителе, все, в которых говорилось о Д’варде, все подходящие по смыслу, хоть в них и не упоминается его имя. Единственное, которое осталось, – это стих тысяча первый: «Во гневе сойдет Освободитель в Таргленд. Боги да бегут от него; склонят они головы свои пред ним, падут ниц у ног его».

– Все это, конечно, обнадеживает, но вы забыли про триста восемьдесят шестой. Он тоже исполнен еще не до конца.

Да, конечно.

Стих 386 знали все: «Слушайте все народы, и веселитесь все земли! Близок приход уничтожившего Смерть, Освободителя, сына Камерона Кисстера. В семисотое Празднество явится он в Сусс. Нагим и плачущим придет он в мир, и Элиэль омоет его. Она выходит его, оденет и утешит. Возрадуйтесь же и вознесите хвалу, восславьте эту милость и провозгласите избавление ваше, ибо несет он смерть самой Смерти».

Соседи утихомирили-таки спорщиков. Люди шептались и кашляли, в одной из соседних палаток плакал ребенок. Все остальные звуки заглушал снег.

Обдумывая то, что сказал Джулиан, Алиса сообразила, что в «Завете» есть еще один стих, до сих пор не исполнившийся до конца, – тот, в котором говорилось про Предателя.

Кто он такой?

Дош отправился через Фигпасс с пятнадцатью помощниками и десятью подводами. Пять человек и шесть волов замерзли в пути, но через четыре дня он вывел уцелевших в Товейл, появившись в лагере за два часа до рассвета, как раз когда теплый ветер, словно издеваясь, превратил снег в дождь. Толпа мужчин и женщин, поскальзываясь и падая в быстро тающие сугробы, с радостными криками высыпала встречать обоз. Угроза голода миновала.

Дош валился с ног замертво – промокший до нитки, замерзший, вымотанный. Казалось, у него не осталось ни одной кости, которая бы не болела. Если бы он был еще в состоянии воспринимать что-то с юмором, он наверняка позабавился бы тому, что спасителей встречали как того блудного сына из притчи, которую рассказывал Д’вард. Тьелан с Догганом первыми нашли в толпе оборванных спасителей самого Доша. Они обнимали его так, словно задумали изнасиловать. Догган целовал его. Тьелан визжал, что любит его. О, как меняются времена! В прошлый раз, когда они были втроем в Таргленде, они на вытянутую руку не подошли бы к Дошу Прислужнику. Вот что сотворил Освободитель. Вот ради чего затевалось все это – и ему это нравилось. Да, ему это нравилось! Все новые люди подходили к нему хлопнуть по спине, обнять, поздравить. Он слишком устал. Он стряхнул их всех, повернулся… и оказался лицом к лицу с единственным человеком, которого хотел видеть.

– Молодчага! – прохрипел Д’вард. – Ты снова успел вовремя. Ты всех спас!

Он сжал плечо Дошу; пожатие почти не ощущалось сквозь несколько слоев мокрых шкур.

Дош встревоженно посмотрел на него.

– Господин? Что-то не так? Что я натворил?

– Ничего! То есть все. Нам грозил голод, и ты нас спас. Ты молодчага, Дош! Я всегда могу положиться на тебя.

Освободитель оскалил зубы в улыбке, более похожей на ухмылку мертвеца, еще раз хлопнул Доша по плечу и повернулся приветствовать остальных. Глаза выдали его – что-то было не так.

Дош нашел себе шатер и провалился в бездонную яму сна. Когда он проснулся, было уже утро следующего дня. Свободные наконец выступали в путь. Низкие облака, казалось, цеплялись за верхушки деревьев. Продолжал моросить дождь; слякоть под ногами сменилась непролазной черной грязью по колено. Почти все шатры уже убрали, весь скот исчез. В оставшиеся подводы впрягались по нескольку человек.

На негнущихся ногах захромал он в поисках еды и новостей. Слухов было больше, чем луж на дороге. Таргианская армия перекрыла Местпасс. Таргианская армия скошена болезнью. Нет, ее скосило еще две недели назад, но сейчас они уже выздоровели. Эфоры послали передать, что Свободные вольны вступить в Таргию… или что вход в Таргию им запрещен. Эфоры потребовали, чтобы им выдали Д’варда. Д’вард потребовал, чтобы ему выдали Зэца. Эфоры мертвы, а Тарг горит. Само собой, все это оказались только домыслы.

Зато шесты были самыми что ни на есть настоящими. На них свели чуть не целый лес. Д’вард приказал, чтобы каждый здоровый паломник нес с собой шест, увенчанный кольцом Неделимого. Он сам подал пример, срубив молодое деревце, оставив на стволе только одну верхнюю ветку, изогнув ее кольцом и привязав лозой. Весь лагерь был теперь полон таких шестов.

– Это еще зачем? – поинтересовался Дош у тетки-фионийки, наполнявшей его миску вареными овощами. Мяса, которое он привез вчера, надолго не хватило, так что ему не досталось.

– Это символы Единственного, милый. – Фионийцы всегда называют собеседника «милый».

Дош обдумывал эту новость, пока искал себе место за столом. До сих пор Свободные обходились без всяких символов; Д’вард отказался даже от серег, которые раздавала своим приверженцам старая Церковь Неделимого. Что же он задумал теперь?