Robbie Williams. Откровение - Крис Хит

Вот, например, Роб рассказывает про «Gospel», одну из лучших песен альбома Take The Crown и, кроме того, портал в его жизнь до того, как он прославился.

«Очень просто, — говорит он, — она о том, какие ожидания от грядущей взрослой жизни. Я лет в тринадцать-четырнадцать-пятнадцать хотел быть актером или поп-звездой и мечтал: что я буду чувствовать, когда таким стану. Или, еще проще, я размышлял: а что почувствую, когда сдам на права и перестану жить с родителями. Такие вот простые вещи. А потом в припеве…»

Он прерывается, молчит, затем начинает объяснять тот конкретный момент, о котором писал. Именно тот самый конкретный момент, эдакий свет маяка, что соединяет дни, недели, месяцы и годы нашей жизни, но при этом почти ни в каком другом контексте вспоминать его причин почти нет.

«Да, верно, я пообнимал ту девочку, мне тогда было четырнадцать, — объясняет он. — Дело было на каникулах, и мы с ней познакомились только прошлым вечером. И она мне позволила такое поделать, что оказалось просто изумительно совершенно, так что я подумал, что, блин, влюбился. Но она уехала из лагеря, не оставив ни телефона, ни попрощавшись толком, а я сидел на ступеньках фургона, весь подавленный, жалея, что она уехала. Вот такой у меня образ, когда я пою этот припев. Такой вот момент сладостной горечи. Это о той девочке, которая далеко не из моей лиги, но которая все ж разрешила мне себя потрогать. Думаю о ней с нежностью и грустью».

* * *

Октябрь 2016 года

Этим неясным утром, в номере отеля, побуждаемый Воэном к рассказу о годах в Take That, Роб объясняет, чем именно напугал его на первом прослушивании Найджел Мартин-Смит. Но случился один момент, ключевой, из-за которого-то, похоже, Роб и получил работу: «Он часто говорит, что в группу по результатам прослушивания он меня брать не собирался, и не взял бы, если б не один момент — я когда выходил из зала, вдруг обернулся и подмигнул ему. Вот если б не подмигнул — в группе бы не оказался». Они цитирует самого Найджела Мартина-Смита: «Было в нем эдакое нахальство…»

Я спрашиваю его — а сам-то он помнит этот момент?

«Ага. Я такое делал потому, что чувствовал себя неуютно. Не знаю — может это просто нервный тик, что я посмотрел на него, уходя, а он на меня смотрел. Ну и вот на ровном месте я решил того… — он подмигивает, — так вот. И это подмигивание решило все…»

Далее он переходит к более знаменитой истории, про второе прослушивание, настоящее, которое целый день проходило в ночном клубе La Cage. «Я умел немного типа в стиле Эм Си Хэммера, — рассказывает он Воэну. — И я знал движение „бегущий человек“».

Он говорит, что понимает напряжение Гари Барлоу из-за того, что создавалось вокруг него. «Глядя назад, я понимаю, что Гари думал. Газ с двенадцати лет выступал по клубам и зарабатывал денег больше, чем его учителя в школе. Он как бы артист сам по себе. К моменту того прослушивания он уже профессионально работал почти десять лет. И ни в какой группе он быть не хотел. Он хотел быть „Гари Барлоу, певец и автор песен“. А тут его запихнули куда-то, где он быть не хотел. „С какой стати у меня должно быть что-то общее с этими профанами?“. Вот так вот».

Это было, по его словам, озарение, инсайт Найджела Мартина-Смита: «Он типа знал, что у Гари талант певца и автора своих песен, но что ему нужно еще какое-то дополнение. Потому что его умение делать шоу на сцене было на тот момент, мягко говоря, не на высоте. Так что требовалось дополнение на сцене в виде нас — марионеток. Оглядываясь назад, я понимаю, что Гари не виноват в том, что его баловали, или в том, что мы все получили психологическую травму. Он как бы все равно был частью процесса. Для Найджела Мартина-Смита он был таким мальчиком с постера. Был Найджел Мартин-Смит, затем был Гари, а уж затем только — мы, все остальные».

Как известно, Робу позвонили в тот день, когда он провалил все школьные выпускные экзамены (кроме английского языка, за который получил оценку D, «удовлетворительно»). «До момента реюниона, — говорит он, — это был лучший момент в Take That — момент, в который мне сказали, что меня возьмут в группу».

Роб описывает дискомфорт, который он испытывал с самого начала. «Вот в эти первые дни в группе впервые в жизни я оказался в ситуации, что меня никто не любит. Ну, помимо психов городских, у которых единственный талант — это быть психами, до того вот только такие меня не любили. Но они вообще никого не любили, себя в том числе. А теперь я оказался в группе, где люди просто всем напуганы и где у меня нет, кроме Марка, родственной души. Не было там ни родственных душ, ни дружбы, ни какого-то подбадривания. Прям с первых дней царило чувство отделенности и завоевания, и оно не от нас исходило. Было некомфортно: все время боишься, что тебя уволят, и издевательства из-за всего, из-за чего можно издеваться. Мы все из-за этого боялись за свою работу, а нам же вручили золотой билет».

Роб фантазировал о группе, в которой он был, но это была лишь фантазия. «Я представлял, что мы в Take That такие: один за всех и все за одного, — говорит он. — А ничего подобного не происходило. Я думал, что я в группе, но группы как таковой и не было. Был певец-фронтмен и мы, в общем и целом, просто подтанцовка, и все это — ступенька для чьей-то музыкальной карьеры, так нас и рассматривали. Меня, понятно, все это начало бы терзать неизбежно, потому что мои амбиции и мечты вроде как узурпировали».

* * *

У него масса историй про Take That.

«Мы выступали в гей-клубах примерно… наверное, год. Мне кажется, он надеялся на то, что мы-де группа для геев. Неохотно, как мне кажется, принял он тот факт, что мы должны выступать в клубах „до 18 лет“, и вот там-то началось безумие. Дело было в Халле. Короче, помимо гей-клубов первый клуб, который организовал наше выступление, был один на Острове Уайт — клуб для натуралов старше восемнадцати. Мы выступили, и все там с ума посходили просто, а там еще по контракту, наверное, мы обязаны были принять участие в мит-энд-грит, потому что после концерта куча народу пришла к нам в гримерку. Мне едва исполнилось семнадцать, вообще и шестнадцать могло быть, а в комнате полно девок, я сижу в уголке, и тут вдруг одна подходит, поворачивается ко мне спиной, потом трется задницей мне об член, потом берет мой член в руки и дрочит мне, в уголке комнаты все это. Я такой… джекпот… господи боже… невероятно… вот оно как, как я и думал. Моя земля обетованная, я тебя нашел. Вот потому-то я в группе, и все это прилагается, господи… но если Найджел Мартин-Смит увидит, что происходит, — все, я уволен.

А она такая гибкая и крепкая. Очень подтянутая. Мне прям не верится. И признаюсь, больше ничего такого не происходило с тех пор. А я все думаю: ну все, попал в неприятности. И тут Найджел такой: ну все, мальчики, на выход.

Мы пошли на пляж, а у нас несколько банок с собою было, и Найджел с нами идет, мы все болтаем, от клуба отошли не очень далеко, а клуб уже опустел, а девочки увидали нас на пляже и к нам идут. Найджел их увидал и сразу такой: „Так, парни, по койкам!“. Так что мы пошли в нашу гостиницу, бэд-энд-брекфаст, где хозяев не было в тот момент. А та девочка за нами пробралась, и я ей первым в коридоре попался, так что она спустила штаны мои, повторюсь, больше такого не было! Я такой: ну и что я делаю-то? Она спряталась на улице, я пошел в свой номер, где Марк Оуэн тоже. Найджел лег уже, а тут стук легкий в окно — та девочка. Я к Марку: слушай, говорю, ну мы ж молодые парни, у нас там потребности всякие, это ж нормально, короче, давай я Найджелу скажу. Так что я набрался храбрости пойти в номер Найджела и такой ему: Найджел, там на улице девочка, она мне подрочила только что, а я хочу с ней спать и, уверен, все будет хорошо.