Долг. Мемуары министра войны - Роберт Гейтс

Таково было ядро новой команды. А над этим ядром стоял президент. Интервьюеры настойчиво просили и просят меня сравнить Буша и Обаму, поскольку я работал на обоих, и не перестают удивляться, как я уживался со столь непохожими людьми. Позволю себе напомнить, что Обама – восьмой президент, с которым я работал, и каждый из восьми сильно отличался от прочих. Карьерные чиновники, по крайней мере те, кто не озабочен соблюдением партийных интересов, быстро учатся адаптироваться к разным президентским стилям и характерам. Для меня не составило проблемы перестроиться с Буша на Обаму.

Со временем мои отношения с Обамой окрепли, но всегда оставались сугубо деловыми, точно так же как и с Бушем хотя, как я уже говорил, Буш несколько раз приглашал нас с Бекки на свое ранчо в Кэмп-Дэвиде (но мы ни разу не приехали). Обама порой говорил, что надо бы пропустить по стаканчику мартини, но дальше слов не заходило. До моего последнего вечера в Вашингтоне в качестве министра, когда они с Мишель устроили небольшой прощальный ужин для нас в «семейной» части Белого дома, мы вне работы не общались. Я не увлекался горными байками, а потому упустил шанс разделить спортивные пристрастия Буша-43; аналогично я оказался на фут ниже нужного, недостаточно атлетичен и слишком стар, чтобы играть за президентскую баскетбольную команду, да и гольф мне в отличие от Обамы скучен. Таким образом, наши два с половиной года вместе прошли почти исключительно в Овальном кабинете и в Ситуационном центре Белого дома.

Хотя Обама, на мой взгляд, типичный либеральный демократ, а себя я всегда считал умеренно консервативным республиканцем, мы в первые два года совместной работы довольно часто сходились во мнениях по вопросам национальной безопасности. В этой сфере, как и при большинстве президентских переходов, наличествовала очевидная преемственность между последними годами администрации Буша и первыми годами президентства Обамы, что бы там ни утверждали партийные кликуши с обеих сторон. Прогресс в Ираке в основном определялся стратегическим рамочным соглашением 2008 года, и Обама, по сути, принял позицию Буша по завершению войны в декабре того года – как он выразился, «ответственно». Обама ратовал за предоставление дополнительных ресурсов для Афганистана и явно был готов решительно преследовать «Аль-Каиду». В первый год нашей совместной работы он поддерживал необходимое финансирование расходов на оборону. Словом, налицо был прочный фундамент для продуктивного партнерства. В некоторых вопросах более низкого приоритета, о которых скажу позже, я мог не соглашаться с президентом, но шел на компромисс и поддерживал – как это было и при администрации Буша. Никто в Вашингтоне не в состоянии выигрывать постоянно, и до тех пор пока получалось добиваться своего в главном, я оставался заодно с президентом в прочем. Не припомню, чтобы мы с Обамой когда-либо обсуждали внутреннюю политику (и слава богу, уж простите).

Я узнал, что президент весьма прагматичен в вопросах национальной безопасности и готов выслушивать чужие мнения по большинству тем – иными словами, если использовать коммерческую терминологию, готов к сделкам. Так, при обсуждении ряда спорных ситуаций, о которых ниже, я внимательно слушал выступающих и всякий раз выбирал правильный, с моей точки зрения, момент, чтобы предложить альтернативный вариант, призванный «ублажить» всех заинтересованных лиц, в первую очередь президента. Обычно, как и с Бушем, я предпочитал излагать свои взгляды президенту наедине и в большинстве случаев был уверен, что он в конечном счете согласится на мои предложения. Позже мне доводилось читать, что некоторых сотрудников Штаба национальной безопасности раздражала моя привычка подолгу отмалчиваться на совещаниях, но я понимал, что мои рекомендации будут иметь больший вес, если я не стану сыпать советами направо и налево (хотя, конечно, бывало, что я молчал, не имея собственного мнения по конкретному вопросу, и просто хотел послушать других, чтобы принять решение). Как правило, я приходил на совещания, предварительно переговорив с Клинтон, Джонсом и кое-кем еще, то есть имел довольно хорошее представление, о чем пойдет речь. Совещания в Ситуационном центре никогда не были для меня пустой говорильней: ведь результаты этих совещаний имели практическое значение, и я всегда запасался стратегией. Чаще, нежели мне нравилось, созывалось по два или даже три таких совещания в день, и для разработки стратегий требовалось много сил.

В характере Обамы мне не хватало одной черты – страстности, особенно когда мы обсуждали текущие войны. В моем присутствии Буш-43 – тут он очень отличался от своего отца – не проявлял сентиментальности, но к войне в Ираке относился именно страстно. Иногда, скажем, на церемониях награждения медалью Почета, я видел, как на его глаза наворачиваются слезы. Я работал на Обаму дольше, чем на Буша, и никогда не видел слез в его глазах. Обаме случалось злиться и гневаться (я редко слышал, чтобы он ругался, и потому брань из его уст производила сильное впечатление), но единственным предметом «военной» области, к которому он относился с пылким интересом, помимо утечек информации, был, как мне кажется, закон «Не спрашивай, не говори». Он верил, что изменение этого закона является неизбежным следующим шагом в расширении гражданских прав. Говорят, с не меньшим энтузиазмом он готов был работать над реформой здравоохранения, но я не присутствовал на совещаниях, где она обсуждалась.

Сильнее всего это отсутствие страстности беспокоило меня применительно к Афганистану. Когда солдаты подвергают свою жизнь опасности на фронте, они должны знать, что главнокомандующий, отправивший их в бой, верит в значимость возложенной на них миссии. Они должны слышать, и часто, как он говорит с ними и со страной, не только благодарит за службу и самопожертвование, но и объясняет, почему эта жертвенность необходима, почему борьба благородна, почему наше дело правое и почему мы обязаны победить. Президент Обама никогда этого не делал. Он вообще редко говорил о войне в Афганистане, разве что объявлял об увеличении численности воинского контингента или, наоборот, о его сокращении, а также об изменениях в стратегии. В документах Белого дома упоминания «поисков выхода», «сокращений» и «ответственного завершения войны» существенно превосходили числом упоминания «успеха» и «выполнения миссии». Учитывая предвыборные заявления Обамы по Афганистану, я сам, наши командиры и войска ожидали большей приверженности делу и большей страстности.

Прошу понять меня правильно: я вовсе не считаю, что президент не заботился о наших войсках и их семьях. Он и его супруга, с самого момента избрания, прилагали немалые усилия, чтобы помочь нашим мужчинам и женщинам в военной форме. В частности, Мишель Обама вместе с Джилл Байден, женой вице-президента, отдавала очень много времени и сил, чтобы помочь вернувшимся домой солдатам найти работу, и заботилась об их семьях. Президент посещал военные госпитали, беседовал с ранеными, сопереживал им и утешал тех, кто потерял на фронте ребенка или мужа. И гарантировал выделение значительных дополнительных ресурсов министерству по делам ветеранов, бюджет которого запретили подвергать сокращению. Я никогда не сомневался в заботе Обамы о войсках – сомнения вызывала только его приверженность выполнению их миссии.

Обама – самый обстоятельный президент среди всех, с кем я работал. Его подход к решению проблем напомнил мне комментарий Линкольна о способе принимать решения: «Я никогда не тороплюсь, обдумывая ту или иную мысль, я отсылаю ее на север, прогоняю на юг, отсылаю на восток и прогоняю на запад». Обама не раз говорил мне: «Я не могу защитить то, чего не понимаю». Я редко видел, чтобы он спешил с решением, если обстоятельства позволяли собрать информацию, проанализировать ее и осмыслить. Его порой критиковали за «медлительность» в принятия решений, но мне это даже нравилось и внушало надежду – ведь вокруг столько специалистов и экспертов, которые, похоже, уверены, что проблема, выявленная утром, должна быть устранена к вечеру. В качестве участника процесса принятия решений я всегда чувствовал себя более уверенным в результатах после тщательного обдумывания. При этом Обама, когда того требует ситуация, вполне способен решать оперативно, и такое случалось в вопросах «жизни и смерти». Однажды он сказал мне, что одна из причин, по которой он баллотировался в президенты, – скука: в сенате он отчаянно скучал. Я никогда не видел человека, не обладавшего ранее исполнительной властью – а уж тем более законодателя, – который так быстро и легко научился бы принимать решения и так наслаждаться осуществлением власти. И, подобно Бушу, едва Обама принимал непростое решение, заставить его передумать или пожалеть о сделанном было невозможно.