Шкуро. Под знаком волка - Владимир Рынкевич

Генералу Шкуро в бою с кочубеевцами удалось выдержать настрой на победу, и шагов за двадцать до столкновения лоб в лоб лава противника вдруг заломилась на две половины, уходящие в разные стороны, освобождая расширяющуюся полосу степи, где метались несколько лошадей без всадников. Тогда он еще был полковником и своими победами доказывал право на генеральские погоны. Теперь он генерал-лейтенант, командир корпуса и не должен лично водить в атаки своих казаков. И не поведет.

Еще в поезде, возвращаясь из Харькова, почувствовал настойчивые уколы, возникшие где-то под сердцем, там, куда не сумела пробиться большевистская пуля в Персии в конце 1917-го. Когда он задумывался о предстоящих боях с кавалерией красных, сердце наливалось тяжестью, и каждый вздох вызывал новую боль.

К Воронежу его поезд подходил утром 15 октября. Когда до города оставалось около часа езды, вдруг справа, совсем близко, шагах в ста от железной дороги, пустынная подмерзшая степь раскололась разрывом снаряда, выбросив к серому небу тучи земли и дыма. Следующий разрыв прямо напротив салон-вагона. Песок, мелкие камушки и даже осколочки сыпанули В окна и в железо стенки. Вот она другая война — впервые снаряды рвались на пути роскошного генеральского поезда с волчьими мордами, скалящимися со стены Вагона. Машинист ускорил ход, и разрывы остались сзади.

В Воронеже на вокзале Шкуро встретил генерал Губин. Поезд остановили не у перрона, как полагалось, Н среди путей — у перрона стоял смешанный состав из Пассажирских вагонов и теплушек, и туда грузили раненых. Губин доложил, что третий день идут бои с кавалерийскими отрядами красных.

— Пока удается отбивать, — говорил генерал. — Они утром захватывают село, а мы вечером берем обрат-но. Большие потери. Этот эшелон не сможет взять всех раненых.

— Раненых — в мой поезд, — приказал Шкуро. — И сопровождение. Легкораненым — винтовки. Возможно нападение. Меня обстреляла артиллерия.

— В городе паника, — сообщил Губин. — Боятся красных, Буденного. На совещании командиров начальник Терской дивизии Агеев долго оправдывался — полк в- панике бежал от красной конницы — случившееся объяснял действиями мамонтовских казаков, избегающих встречи с противником, уклоняющихся от участия атаках.

Поправившийся после ранения начальник штаба Татонов пространно объяснял, что Буденный избрал ошибочную тактику — нападает малыми отрядами — и это следует использовать. Генштабисты любят демонстрировать свои академические знания:

— Такую тактику применял Наполеон, — говорил Татонов. — А у Буденного получается плохо. Я приказал нашим командирам не ввязываться в бои с небольшими отрядами, а отходить, чтобы затем, собрав силы в кулак, обрушиваться на них и уничтожать.

— Мудро, — сказал Шкуро, не выражая особенного одобрения такой тактике. — И удаются такие маневры?

— С переменным успехом, — поспешно ответил Губин.

— На войне все с переменным успехом, — проговорил хмуро Шкуро и так же хмуро продолжал: — А теперь слушайте директиву Ставки.

Естественно, что все были угнетены: поставленные боевые задачи обрекали корпус на поражение. Предстояло защищать Воронеж, а когда атаки красных выметают силы, когда погибнут еще несколько сот казаков, надо будет не отступать, а отходить к Касторной, вдоль фронта, на защиту фланга корпуса Кутепова. Агеев вспомнил, что ему приказано направить всю свою дивизию в Таганрог для защиты Ставки от Махно.

— Завтра атакуете Буденного на участке Горки, а послезавтра грузитесь в эшелоны, — сказал Шкуро и на этом закончил совещание.

В холодный ветреный день 18 октября несколько раз сходились кавалерийские полки Шкуро с буденновцами, и возникали те роковые неуловимые моменты, когда за секунды до столкновения лицом к лицу, шашкой на шашку, у кого-то из кавалеристов вдруг слабеет нервная струна, теряется нота победы, и он сворачивает в сторону и в панике мчится назад, спасаясь от гибели.

Шкуро сидел в поезде у телефона, получая противоречивые донесения: то красные бегут, а то вдруг красный полк приняли за донскую дивизию генерала Секретева, подпустили противника совсем близко и сами обратились в бегство, потом его атака, и еще отступление…

Выслушивая донесения и отдавая короткие приказы, генерал разговаривал с Кузьменко, только что вернувшимся из Таганрога.

— Так что с Махно? — спросил генерал.

Запищал зуммер. Он взял трубку и услышал голос Губина:

— Моя дивизия восстановила положение. По вашему приказу я ударил во фланг красным и обратил их в бегство. Терская дивизия прекратила отход.

— Не отход, а бегство, — озлобляясь, поправил генерал. — Где красные?

— Занимают оборону на окраине деревни Собакино.

— Вы должны взять Собакино. Атаковать вместе с терцами, разгромить противника и захватить Собакино.

Генерал нажал на рычаг, приказал соединить с Агоевым и передал то же, заявив: атаковать, разгромить, взять.

— Тяжелый бой, — сказал Кузьменко, когда генерал закончил телефонные разговоры. — Дайте мне сотню. Не дело мне в тылу сидеть.

— Разговорчики, Так что Махно? Не будет с ним разговора?

— Гринчук к кому-то ездил в Бердянск, и говорит, что с белыми у Махно никаких переговоров не будет. Сейчас у него опять намечается дружба с красными.

— А деникинские дела твой Гринчук может наблюдать? То, что мы не знаем?

— Удается — интендантство всегда все знает. Передал нам, что Деникин вел переговоры с поляками, с Пилсудским[67], чтобы вместе ударить на Москву, но не вышло. Не договорились. Теперь красные снимают с польского фронта войска и направляют под Орел.

— На Сашу Кутепова, — вздохнул Шкуро. — Чувствовал он, что дальше Орла не пройдет.

— Андрей Григорьич, так и у нас здесь паника. Я приехал и не узнал город. Вокзал забит беженцами. Вагонов не хватает.

— Я вчера приказал начать эвакуацию населения и учреждений, кроме банков. Тебя ждал. Документ на тебя подготовлен — немедля ж начинай. Ты эти дела знаешь. Главное — взять свое. Война-то видишь, как оборачивается. Может, в Италию с тобой махнем. И Зеноныча возьмем.

— Гринчук говорил, что на Май-Маевского доносы идут: пьет и армию забросил.

— Не дадим Зеноныча в обиду. А ты давай по банкам.

— Лучше б сотню дали.

Вновь назойливый зуммер. Шкуро взял трубку и, почти не выслушав, закричал:

— Никаких разговорчиков! Атаковать. Сейчас сам приеду! Чтобы ужин для меня был накрыт в Собаки но! Положив трубку, сказал недовольно: