Дорога без возврата - Татьяна Николаевна Зубачева

узников и жертв Империи. На первое время ему хватит. А дальше… он – свободный человек и не только вправе, но и обязан сам делать свою жизнь. Практически здоров. А характер – не болезнь. Как и у Чака. Жариков посмотрел на часы. Да, через десять минут время Чака. А в двенадцать придёт Гэб. Гэб уже встаёт, начал потихоньку разрабатывать руки. И отчуждение между ними становится всё более явным. Не ненависть, а именно отчуждение. Чак перестал заходить к Гэбу, как только у того заработали руки, подчёркнуто, демонстративно не интересуется им. Гэб столь же демонстративно платит взаимностью. А по Шерману всё-таки надо сделать последние записи. Не откладывай то, что можно сделать немедленно. Как и не делай сразу того, что нужно сделать позже…

– Иван Дормидонтович, можно?

Жариков поставил точку, перечитал запись, закрыл тетрадь и улыбнулся приоткрывшейся двери.

– Конечно, Андрей, заходи. Ты во вторую сегодня?

– Я с ночной, Иван Дормидонтович. В душ только сходил и поел, – Андрей сел на стул перед столом. – Я на минутку. Шерман… ушёл?

– Да, он выписался и ушёл. А что? Ты хотел поговорить с ним?

– Нам не о чём разговаривать, Иван Дормидонтович. Я о другом. Иван Дормидонтович, мы приглашаем вас к нам. Послезавтра двадцатое. Мы хотим отметить, – Андрей улыбнулся. – День Свободы, Иван Дормидонтович.

Жариков мгновенно понял и кивнул.

– Спасибо за приглашение, Андрей, приду обязательно.

– Мы в холле у себя, в шесть собираемся. Мы, – Андрей смущённо улыбнулся, – кому во вторую и в ночную выпадает, подменились все. Все будем.

– Спасибо, – повторил Жариков.

Он хотел спросить, кого ещё пригласили, и почему в холле, а не в столовой, где праздновались все дни рождения, праздничные даты и тому подобное, но Андрей сказал сам.

– Мы ещё Юрия Анатольевича позвали. И Тётю Пашу. И подумали, что остальные обидеться могут, ну, они же тоже спасали нас, но… – Андрей неопределённо повёл рукой. – Но это же другое.

– Я понял, – кивнул Жариков. – И потому в холле?

– Да.

– Ну и зря. Никакой обиды не будет. Это ваш праздник, и вы сами решаете, кого хотите видеть. А в холле вам будет тесно. Договаривайтесь со столовой.

– Хорошо, я поговорю с парнями, решим, – Андрей встал. – В среду в шесть, Иван Дормидонтович. Мы будем ждать.

– Спасибо, обязательно.

Андрей прислушался.

– Идёт уже, – и улыбнулся. – Всё, пойду отсыпаться, Иван Дормидонтович.

– Хорошего отдыха, – улыбнулся в ответ Жариков.

Распахнулась дверь, и на пороге встал Чак. Быстро внимательно оглядел Жарикова и Андрея.

– Спасибо, Иван Дормидонтович, – Андрей, будто не замечая Чака, заканчивал разговор по-русски, – до свидания, – повернулся к двери и перешёл на английский: – Привет, Чак.

– Привет, – нехотя ответил Чак, пропуская его мимо себя из кабинета и закрывая за ним дверь. – Добрый день, сэр.

– Добрый день, – кивнул Жариков, привычно щёлкая переключателем. – Проходите, садитесь, Чак.

Чак, тщательно выбритый и причёсанный, в госпитальной пижаме, прошёл к столу, сел на своё обычное место.

– Как вы себя чувствуете?

– Очень хорошо, сэр, спасибо.

Чак говорит спокойным, вежливо равнодушным тоном. Жариков расспрашивает его о здоровье, самочувствии, успехах в тренажёрном зале. Чак отвечает вежливо, точно и кратко.

– Вы ходили вчера в город?

– Да, сэр, – быстрый настороженный взгляд. – Немного погулял, сэр.

Жариков кивает. Это уже второй выход Чака в город. В первый раз, три дня назад, он вышел, прошёлся по соседним улицам и вернулся.

– Я ходил в Цветной квартал, сэр, – Чак говорит осторожно, тщательно скрывая внутреннее напряжение. – Узнавал, как здесь с работой, сэр.

– И что же?

Чак усмехнулся, и усмешка вышла невесёлой.

– Грузчиков и без меня хватает, сэр. А другой работы здесь для цветного нет, сэр.

Жариков снова кивнул. Всё правильно: Чак начал думать о будущем. Неделю назад он пообещал Чаку, что того выпишут до Рождества. И вот… осмотрителен, что и говорить.

– Вы решили вернуться в Колумбию, Чак?

– В большом городе легче с работой, сэр.

– Что ж, вполне логично. Будете искать работу грузчика?

Чак пожал плечами.

– Другой мне никто не даст, сэр.

– Но вы же шофёр.

– Да, сэр, – Чак снова невесело улыбнулся. – Могу работать шофёром, секретарём, камердинером, но… кому я могу сказать, где я этому научился, сэр? И… и всё это не ценится. А телохранителем я работать не могу. Мне теперь самому нанимать надо, чтобы меня охраняли.

– Что, проверили себя? – тихо спросил Жариков.

Чак угрюмо кивнул, потёр припухлость на скуле.

– Я… я убежал. Мне теперь нельзя здесь оставаться, сэр. Они уже знают, что я… что меня можно бить.

– А в Колумбии?

– Там меня боялись, – Чак говорил, глядя перед собой в пол. – Крепко боялись. На старой памяти первое время продержусь, сэр.

Интересное решение. Неплохой психолог Чак.

– С Гэбом вы поэтому не общаетесь?

– Да, сэр. Не задираться не можем. А без толку язык бить… незачем. Он сам по себе, сэр, я сам по себе.

– Что ж, это ваше право. Когда вы хотите, чтобы вас выписали?

– Чем скорее, тем лучше, сэр.

– Я отправил представление на вас в Комитет защиты узников и жертв Империи. Если его примут, вы получите пособие.

Чак заинтересованно поднял голову.

– Спасибо, вы очень добры, сэр, но…

– Почему я это сделал? – улыбнулся Жариков.

Чак настороженно кивнул.

– Потому что сами вы этого не сделаете. А деньги на первое время вам нужны.

– А… прошу прощения, сэр, на Гэба вы тоже… написали?

– Да. Как только придёт ответ из Комитета, вас выпишут.

Чак незаметно облизал внезапно пересохшие губы. Сколько бы это ни было, но добраться до Колумбии ему хватит. И кое-как дотянуть до… нет, при этом чёртовом беляке об этом даже думать не стоит, насквозь ведь видит, чёрт белохалатный. Ишь как смотрит, улыбается. Надо переводить разговор.

– Ещё раз спасибо, сэр. Право, я не заслужил такой заботы, сэр.

– Не за что, Чак, – Жариков видел, как тот мучительно ищет новую тему для разговора, но не спешил прийти на помощь.

– Прошу прощения, сэр, я не поздравил вас с вашим праздником, – начал по-прежнему осторожно Чак. – Я только сегодня узнал об этом. Ещё раз прошу прощения и поздравляю.

Жариков улыбнулся. В пятницу отмечали День Победы, годовщину полной и безоговорочной капитуляции Империи. Понятно, что в городе никто бы не нашёл никаких признаков праздника, но в госпитале было шумно и весело, кроме палат с местными. Не знать Чак не мог, но, видимо, посчитал этот праздник «делом белых», как говорят бывшие рабы, а его, дескать, не касается. А теперь выкручивается.

– Спасибо за поздравления, Чак. А то, что в среду, двадцатого, годовщина Освобождения, вы