Парень с большим именем - Алексей Венедиктович Кожевников

— Угольщик ты, а не доменщик. У тебя с доменщиками одна копоть общая.

— Нет, не одна копоть. Мой уголь не в самовар идет, а в домну. Без него не расшевелить Домну Терентьевну, — отрежет ехидникам Климка. И получается, что он тоже доменщик, и среди них занимает не последнее место.

ЕРЕМКИН КРУГ

Сытный, приятный дух в маслобойне Авдея Сазонтова, как в кухне. От жареного конопляного семени, от теплых жмыхов и от свежего масла этот дух. Время к вечеру, и дух сильней тревожит голодного червячка в брюхе рабочих.

Голова в тумане от голода и усталости, тело в испарине — выбежал бы из жаркой маслобойни на воздух, под ветерок, да нельзя: крутятся колеса, ползут приводные ремни, жмет пресс и стучат песты. Длинные они, до потолка, под которым ворочается толстенный вал, зубами хватает песты за макушки, поднимает вверх и отпускает — похоже, что многоногий жирный конь толчется ногами в широкой колоде с жареным семенем.

За стеной привод, крутит его Сазонтов мерин Лысанка, а погоняет мерина соседский десятилетний Ерёмка. Уродился Лысанка большой и сильный, копыта у него с подсолнух; плечи круглы, как камни-окатыши, и кладь ему любая нипочем. Грузен он, бегать вовсе не умеет и смирен — никого никогда не обидел ни зубом, ни копытом. Уродился таков, и пришлось крутить привод на маслобойне, день за днем, год за годом ходить все кругом по одному месту.

Еремка родился бедняком, и пришлось ему с семи лет гонять Лысанку, слушать песты, по стуку соображать, что конь пошел тише, и подгонять его кнутом. Так и идут один за другим неотступно, выбили себе глубокую тропу с бокалдинами. Лысанка приноравливает ноги в бокалдины, а Еремка на бугорки между ними.

— Еремка, много ли время? — кричит из-за стенки мастер. — Пора, чай, отдыхать?

Еремка выбегает из сарая. Кругом широкие луга по реке Черный Ключ. На них пестрые стада коров, телят, овец и серо-голубые стога сена в изгородях из белых березовых жердей.

Дальше берега реки точно в снежных сугробах — это отдыхают гуси.

За лугами, среди желтых ржаных полей, винокуренный завод помещика Люблина. Торчит красная труба, как поднятый угрожающий перст. Под трубой зеленое озеро — заводские железные крыши. Черная тень от трубы узеньким мостиком падает на крыши. По ней Еремка узнает время, никогда не ошибается — приспособился.

— Скоро шесть вечера! — кричит Еремка.

— Отдыхаем, станови Лысанку!

А конь слушает переговоры и останавливается, приседает на одну ногу, голову с большим белым пятном на лбу поворачивает к Еремке, ждет от парня кусочков теплого жмыха. Любит Лысанка жмыхи больше овса.

От реки поднимался туман, топил бугры, луга и стога. Гуси с гагаканьем расходились по деревням. Маслобойня отстучала пестами, закрылась до утра. Еремка верхом на Лысанке ехал в деревню. На мосту через Черный Ключ встретила его мать, кинулась со слезами:

— Еремушка миленький… Эх, горе наше, горе… — Она обняла сына.

— Мам, чаво ты? — встревожился парень. — Отойди! Не то мерин наступит на ногу и отдавит.

Конь, которому мешали идти, с неудовольствием двигал ушами и сильно гремел копытами о деревянный мост.

— Вот, вот, забрали. — Мать совала Еремке бумажку. — Взяли на войну и повидаться не дали, на поглядочек не отпустили.

Темень. Еремка ничего не видит в бумажке. Мать идет рядом, держась за гриву коня, и рассказывает, что отца взяли на войну, пишет он с дороги, из воинского эшелона.

Еремкина деревня называлась Черные Ключи. Люди жили там не от полей, а от лугов, от сена и сильно страдали из-за реки.

Река капризная, вертлявая, каждую весну в половодье портит луга, то размоет, то забросает песком. В прошлом году закидало песком Еремкину луговину.

Отец просил отвести ему другую, но общество отказало: не оно, мол, виновато, что река сердится. Уехал отец в Сибирь искать место для переселения. Нашел, получил землю, посеял рожь и озимую пшеницу, поставил халупу, а будущей весной думал переселить туда всю семью. И вдруг война. Отца забрали, пишет из воинского поезда. Когда же пожалеет нас нужда, когда пройдет мимо?!

Все горести в Еремкину жизнь, как черствые куски в кошель к нищему. Отца забрали на войну. Дед стал совсем хлипким. Вышел он раз на Черный Ключ поставить морды для рыбы и вернулся раньше времени.

— Сноха, подь сюда! — покликал со двора.

Выбежала Еремкина мать. Дед стоял у крыльца и опирался на батожок.

— Помоги подняться, занемог я.

— Што это, дедушка, ветром прохватило што ль?

— Не-е. Старость. В ноги тягота спустилась.

С той поры дед не выходил уж рыбачить и на крыльцо поднимался с помогой.

С весны еще договорились, что Еремка осенью не будет гонять Лысанку, а пойдет в школу доучиваться. Зарабатывать вместо него будет старшая сестра Маринка, она поступила на завод Люблина перебирать картошку.

И вот на тебе: говорят, что с войной отменили торговлю водкой и завод не будет работать. Маринка побежала в контору разузнать как следует.

Завод был иной, чем прежде. Ворота закрыты, не видно телег с картошкой, не пыхтит паровик, хоть и пора разводить его — народ свободен, и новый картофель выбран с полей. У конторы кучка молодежи встретила Маринку:

— На работу бежишь? Торопись, а то наберут других, не попадешь.

— Слух был — закроют.

— Мы не слыхали. Через неделю пойдем спирт жать, нам уж задаток сунули, теперь вот сговариваемся с девками, кто кого под венец поведет.

— Все шутите.

— Плакать, что ль? Без нас много плачут. Нынче работы не будет: запрет наложен на водку.

— Ой ли! — Маринка побледнела. Не будет у