Страницы любви Мани Поливановой - Татьяна Витальевна Устинова

Он сильно зарос, почти до глаз, которыми все время моргал, как будто в них насыпали песку. Свитер болтался на нем, словно снятый с чужого плеча, хотя, как и улыбку, этот свитер Митрофанова отлично знала – Береговой приходил в нем на работу. Свитер тогда, на работе, очень ему шел, синий и белый, с норвежским узором. Она еще когда-то хотела ему выволочку устроить, что он приходит в издательство не «по форме», а потом передумала. Она и так то и дело устраивала ему выволочки, как будто была к нему неравнодушна!.. А она равнодушна, совершенно точно!

Этот щегольской свитер, надетый на голое тело, хотя раньше он всегда носил его на рубаху, был грязный, замызганный, в бурых, словно протухших пятнах, и ее затошнило от мысли о происхождении этих пятен.

Кровь? Рвота?..

Руки, лежавшие на столе как-то отдельно от него, были черными, словно он всю жизнь таскал уголь, а не решал сложные компьютерные математические задачи.

Лампочка на потолке освещала его макушку – отросшие немытые волосы висели сосульками – и бледную физиономию с очень темными длинными бровями, тенями вокруг глаз и неопрятной щетиной.

Кате казалось, что ему неловко за себя, за свой вид и запах, и он пытается натянуть на руки рукава замызганного свитера, расправить плечи и вообще как-то придать себе нормальный вид.

Он хочет выглядеть человеком, только и всего.

А еще он хочет собаку. И в Завидове у него домик, вокруг которого море сирени. Белой, персидской, всякой.

– Володя, рассказывай, как все было на самом деле. – Это опять деятельная Поливанова вступила! Ее напористость казалась истерической, от отчаяния. – Понимаешь, мы ничего не сможем сделать, если ты не расскажешь!

– Все равно никто не поверит.

– Если не поверят, то тебя посадят. Нужно сделать так, чтобы поверили и не посадили. Давай. Начинай.

Береговой уставился в стол.

– Я повез журналы Балашову. Меня Дэн попросил. У него совещалово в тот день назначили, он сам никак не мог, а помощница Балашова его достала!

– Лариса, что ли?

– Я не знаю, как ее зовут, и Дэн не говорил. Я забрал журналы…

– Постой, не так. Ты целый день был в «Алфавите», да?.. – Береговой кивнул. – Никуда не уезжал, и это очень легко проверить, потому что там пропускная система, выходы-входы фиксируются. Да? – Он опять кивнул. – Твоя машина где была?

– На стоянке, где же еще?..

– На стоянке для сотрудников, во дворе. Ну, куда мы все заезжаем, под шлагбаум! Правильно?

– Абсолютно! – сказал Береговой почти весело.

Впервые за эти три дня он вдруг поверил, что… не один. Еще, может, не до конца, но уже начинал потихоньку.

Нет, он верил в Дэна и в то, что тот его не бросит, но эти девчонки – он так и подумал про них: «девчонки» – писательница и начальница, таращившиеся на него с испуганным изумлением, как будто возвращали его в прежний мир. В нормальную жизнь, где словам – верят, где работа – идет, где можно, если захочется, получить чашку сладкого кофе с булкой, где не бьют по почкам, где можно что-то кому-то объяснить и тебя послушают, где можно взять больничный, если уж совсем невмоготу идти на работу!

Он не верил, что мир придет ему на помощь. А он пришел, да еще в лице этих девчонок. Такого просто быть не могло!

Пришел и сидит сейчас перед ним – целый мир в двух перепуганных женских лицах.

И в эту секунду он так любил их!..

– После работы я забрал машину и поехал к Дэну в редакцию. Это самый центр, Чистые Пруды, не протолкнуться!.. Там никогда не протолкнуться! Я еще машину бросил прямо посреди проезжей части. Включил аварийку и бросил, мне всего-то нужно было на три минуты. Вернулся, а возле нее уже гаишник крутится, ясный хобот!..

– Стоп, – перебила его Маня. – Ты доехал до еженедельника «День сегодняшний», места, где встать, не нашел, бросил машину и пошел за журналами. Где ты их взял?

– Журналы-то? Дэн оставил на ресепшене, у охранника. Желтый пакет. На пакете написано «Владимиру Береговому. Передать Сергею Балашову», как-то так. А сверху бумажка прилеплена с адресом. Ленинградское шоссе, «Барские угодья», улица, дом.

– Ты забрал пакет, вернулся к машине, а там гаишник, да?

– Ну, на самом деле я виноват был, конечно! Я ее почти на проезжей части оставил, а там и так не протиснуться! Он сначала на меня орал, а потом стал права отбирать! А я не отдавал. Не могу я права отдать, мне же к матери нужно ездить!.. – Он вдруг осекся, ссутулил широченные плечи под грязным норвежским свитером и с силой потер лицо.

– Володя, – быстро сказала Митрофанова, – с Еленой Васильевной все в порядке. Я у нее была.

Береговой перестал тереть щеки и уставился на нее. Она покивала несколько раз подряд и неожиданно взяла его за руку, грязную и влажную. Он отдал ей ладонь, как будто это не его ладонь, а какой-то посторонний предмет. Даже проводил взглядом. Митрофанова осторожно ее погладила.

– Мы ей наврали, что Анна Иосифовна отправила тебя в срочную командировку. В Анадырь. Там связи нет, а телефон ты забыл. А самой Анне Иосифовне наврали, что ты простыл сильно и у тебя голос пропал.

– В Анадырь, – повторил Береговой беспомощно и сильно сжал Катины пальцы. – Вы маме наврали, что я в Анадыре, а бабке наврали, что я простыл.

– Профессор Долгов посмотрел твою маму, – продолжала Митрофанова, чувствуя, как он сжимает ее руку, очень сильно, и еще как колотится сердце, то ли его, то ли ее собственное. – Сказал, что время не упущено и на следующей неделе он сделает операцию. Назначил какие-то исследования! В отделении чуть революцию не произвел! Его там все боятся и в разные стороны от него разбегаются. И мне потом Юлия Павловна, лечащий врач, сказала, будто нам очень повезло, что мы смогли на Долгова выйти. Он светило мирового масштаба.

– Практически Пирогов, – вставила Маня Поливанова.

– Это, конечно, Маня все придумала, и профессору она позвонила, – Катя говорила все быстрее, а он сдавливал ее ладонь все сильнее, – так что ты об этом не беспокойся!

– Тебе есть зачем возвращаться, – с чувством сказала Маня и покосилась на их сцепленные руки. Такие руки значили очень многое, ей ли это не знать! – Соберись, Береговой! Тебе тут сидеть явно не вперлось!

Это смешное словечко – абсолютно из репертуара писательницы Покровской – и еще то, что ради него