Дублин - Эдвард Резерфорд

— Вы, молодой человек, дерзки и невежественны, и вы ошибаетесь! — в бешенстве закричал Свифт. — Якобиты — предатели, а что до католической веры, сэр, так должен вам сказать с полной откровенностью: я ее ненавижу! Она мне крайне отвратительна! — Он встал из-за стола и стремительно вышел из комнаты.

— Черт! — пробормотал Шеридан. — Черт! — Он вздохнул. — Вам лучше увезти вашего юношу, Фортунат, пораньше утром.

Они покидали Килку ясным, прохладным утром, но настроение Уолша едва ли можно было назвать бодрым. Перед отъездом Шеридан коротко переговорил с ним.

— Мне искренне жаль, что вы пробыли здесь так недолго, Фортунат, но я не могу допустить, чтобы Свифт злился, — сказал он. — Ваш молодой родственник талантлив, без сомнения, но, боюсь, ему следует многому научиться.

Но сильнее всего расстроила Уолша мысль о том, что из-за всего этого его могут больше и не пригласить в Килку.

Настроение у молодого Гаррета явно было намного лучше. Хотя Уолш этого не знал, Гаррет тоже кое с кем поговорил на прощание, только не с Шериданом, а с Тайди. Доверенный слуга настоятеля ловко увлек юношу за угол дома, где их никто не мог видеть.

— Ну, молодой Смит, вас вывели за ухо, да? — мерзким тоном произнес он.

— Похоже, да, — согласился Гаррет.

— Это место не для таких, как вы, — продолжил Тайди, — не вам сидеть за одним столом с высшими. Вы не принадлежите к обществу джинтри и никогда не будете принадлежать.

— Я иду туда, куда меня зовут, — вполне разумно ответил Гаррет. — Сами знаете, невежливо отказываться от гостеприимства.

На это Тайди лишь издал некий горловой звук, словно собирался сплюнуть.

— Ну, в любом случае, — продолжил Гаррет, — Арта О’Тула здесь встречают с радостью, а он не джинтри, я полагаю.

Поскольку Тайди не видел в О’Туле никакой пользы для себя, он промолчал, но что-то во внешности поэта заставляло его предполагать, что О’Тул принадлежит к разряду слуг.

— Нечего дуться и дерзить тем, кто выше тебя, — ответил он. — Тебя бы выпороть вчера вечером да отправить на конюшню, где тебе и место. Ладно, иди с миром.

— Спасибо, — сказал Гаррет.

Пока Гаррет скакал по дороге рядом с Фортунатом, Уолш гадал, какая судьба может ожидать этого юношу. Может, он мирно осядет в Дублине, став бакалейщиком? Или у него начнутся проблемы с законом? Или он сотворит нечто такое, что удивит их всех? И что в конце концов он вывел для себя из событий последних двух дней?

Когда они проехали с милю или около того, Фортунат рискнул заметить:

— Мне жаль, что ты поссорился с настоятелем Свифтом. Он великий человек, ты и сам знаешь.

— Конечно великий, — сразу согласился Гаррет. — Я восхищаюсь Свифтом.

— В самом деле? — Фортунат был удивлен.

— По крайней мере, он честен. — Гаррет помолчал, а потом добавил: — Это вас с Шериданом я презираю от души.

— А-а… — выдохнул Фортунат.

Но Гаррет Смит даже не посмотрел на него, чтобы увидеть, как спутник воспринял его оскорбление, поскольку ему было все равно. Он уже точно знал, что собирается делать.

1742 год

Ловушка была расставлена.

Доктор Теренс Уолш, быстро шагая по мосту к северному берегу Лиффи, улыбался себе под нос. Он был рад оказаться полезным своему замечательному брату. Конечно, если предположить, что ловушка сработает и добыча в нее попадется. Но главным в том, что он так старательно и хитроумно изобретал, по его собственной оценке, был спортивный, охотничий момент. Как налетчики, захватывавшие скот в древней Ирландии, они с Фортунатом могли вместе доставить домой этот приз, и семьи аплодировали бы им.

Братья Уолш намеревались изловить некую юную леди. И ловушка была подготовлена как раз на этот вечер.

Было чудесное апрельское утро. Теренсу нравилось гулять, и он делал это всегда, когда предоставлялась такая возможность. Хотя он уже достиг среднего возраста, его жилистое тело могло бы принадлежать куда более молодому человеку; шаг у него был пружинистым, глаза по-прежнему сохраняли соколиную зоркость. Он улыбался и кивал всем встречным, здоровавшимся с ним, потому что был человеком популярным, но не останавливался поговорить, поскольку спешил по собственному делу.

Он и припомнить не мог, чтобы бакалейщик Макгоуэн жаловался на здоровье, и когда один из его многочисленных детей прибежал к нему и сообщил, что их отец плохо себя чувствует, Теренс тут же отослал ребенка назад с заверением, что придет в течение часа.

Войдя во двор дома, Теренс отметил, что здесь до странности тихо. У двери его встретила жена Макгоуэна. Женщина бледна, под глазами у нее залегли тени. Она что-то пробормотала, но Теренс не разобрал слов, и жестом предложила подойти к очагу.

Бакалейщик сгорбился в кресле. Лицо у него было пепельным, спина согнулась, словно у маленького старичка. Он похудел так, что одежда висела на нем как на вешалке. Он посмотрел на Теренса глазами, полными боли и безнадежности.

Прошлым летом Теренс ездил в Манстер. Зима 1740/41 года была ужасной по всей Ирландии, и после этого везде случались неурожаи. Но в различных областях все было по-разному. Земли вокруг Дублина не слишком пострадали, и в столицу поступало достаточно продовольствия, но Манстер пострадал очень сильно. Теренс был потрясен тем, что в некоторых местах бедняки буквально умирали с голода. И как всегда в подобные времена, в могилу первым делом сходили старики и младенцы, и их количество ужасало. Теренс никогда прежде не видел подобного голода, и воспоминание о тех людях, с которыми он встречался в деревнях во время поездки, преследовало его с тех пор. Многие из них выглядели как раз так, как сейчас выглядел Макгоуэн.

Но дублинский бакалейщик явно страдал не от голода.

— У вас что-то болит? — спросил Теренс.

— Только спина, доктор. — Макгоуэн показал место между лопатками. — Просто тупая боль, но она все возвращается и возвращается.

— А дышать вам трудно?

— Не особо.

— Больше ничего не болит? Как вы спите?

— Он не спит, — вмешалась жена Макгоуэна. — Мечется и ворочается всю ночь, а потом сидит вот так часами. Почти не двигается. — В ее голосе звучали одновременно и страх, и гнев. — И не занимается делами.

За прошедшие годы Теренс Уолш стал хорошим врачом, насколько вообще позволяли условия почти полного отсутствия медицинской науки в то время. Однако Теренс обладал двумя самыми главными качествами целителя в любые времена: знанием человеческой природы и интуитивным ощущением состояния пациента. К тому же он искренне верил, что врач без интуиции совершенно бесполезен.

— А как идут у вас дела, мистер Макгоуэн? — поинтересовался Теренс.

— Вполне хорошо.