Дочь кардинала - Филиппа Грегори

Мне так стыдно, что я позволила ему умереть, словно в этом была моя вина, словно я могла здесь что-либо изменить. Мне стыдно, что я не смогла родить сильного здорового мальчика, как это сделала Изабелла, похожего на здоровых красивых принцев, бесследно сгинувших в Тауэре. Мне стыдно, что я смогла родить только одного мальчика, одного драгоценного наследника, единственного, кому выпала бы честь по праву принять у Ричарда так тяжело доставшиеся ему достижения. У нас был только один принц, и теперь его нет.

Мы поспешно покидаем замок Ноттингем и направляемся в Миддлем, как будто думаем, что, поторопившись, мы найдем нашего сына таким, каким видели в последний раз. Однако, прибыв туда, мы видим нашего мальчика в гробу, в часовне, а двоих других детей на коленях возле него. Они потеряны без своего маленького кузена, без привычного уклада вещей.

Маргарита бросается в мои объятия и шепчет:

– Простите. Простите, – словно она, десятилетняя девочка, должна была его спасти.

Я не могу утешить ее, заверив, что ни в чем не виню. Этого я не могу сделать ни для кого. У меня вообще ни для кого нет слов. Ричард распоряжается, чтобы дети уехали в замок Шериф-Хаттон и остались там. Никто из нас больше никогда не захочет приехать в Миддлем. Никогда. Мы устраиваем тихие похороны и наблюдаем за тем, как гроб исчезает в темноте склепа. Мы молимся за упокой его души, но я не чувствую покоя и заказываю священнику молитвы о нем дважды в день. Мы собираемся построить часовню и оставить вклад, чтобы за его невинную душу молились непрестанно. Но я не чувствую покоя. Я не чувствую ничего, и мне кажется, что отныне так будет всегда.

Мы уезжаем из замка Миддлем сразу же, как заканчиваем с делами, и направляемся в Дарем, где я молюсь о своем сыне в большом соборе. Я не чувствую никакой разницы. Мы едем в Скарборо, и там я смотрю на высокие волны штормящего моря и думаю о том, как Изабелла потеряла своего ребенка в родах и что эта боль не идет ни в какое сравнение с потерей ребенка повзрослевшего. И мы возвращаемся в Йорк.

Мне все равно, где мы. Где бы мы ни находились, люди смотрят на меня так, будто не знают, что им сказать. Им не нужно было беспокоиться. Они действительно ничего не могли мне сказать. Я потеряла отца на войне, сестру – из-за яда шпионки Елизаветы Вудвилл, мужа сестры – из-за той же Елизаветы Вудвилл, мой племянник пал жертвой ее же отравителя, а теперь и мой сын умер под действием ее проклятья.

Дни становятся длиннее и теплее, и, когда утром мне на голову опускается новое платье, я понимаю, что оно не шерстяное, а шелковое. Когда меня приводят за стол и усаживают за трапезу, то передо мной появляются блюда из молодого барашка и свежие фрукты. За столом во время ужина постепенно становится шумно, и однажды в обеденном зале снова начинают играть музыканты, впервые за все время с прихода письма. Я вижу, как Ричард украдкой смотрит на меня и тут же отводит взгляд, увидев мое мрачное лицо. Я не имею ничего против. Мне все равно. Они могут играть хоть на горне, мне это уже совершенно безразлично.

В ту ночь он приходит в мою спальню. Он не говорит со мной, а просто обнимает и крепко прижимает к себе, словно боль двух людей может уменьшиться, если поднести два скорбящих сердца как можно ближе друг к другу. Но мне это не помогает. Только теперь я чувствую, что моя спальня стала сосредоточием скорби и мы просто страдаем рядом, в одной кровати, а не в разных концах замка.

Рано утром я просыпаюсь от того, что он пытается заняться со мной любовью. Я лежу под ним как каменная и не говорю ни слова. Я знаю, что он может решить, что нам нужно зачать еще одного наследника, но я не верю, что мне будет дано такое благословение. С чего бы мне в него верить, после десяти лет бесплодия? Как может зародиться во мне жизнь сейчас, как я могу понести сына, когда я чувствую, что мертва, если он не появился у меня, когда я была полна жизни и надежд? Нет, мне был дан один сын, и его у меня больше нет.

Девочки Риверс тактично покинули двор и отправились навестить свою мать, и я благодарна им за то, что не вижу их, троих из пяти красивых детей. Я не могу думать ни о чем другом, кроме проклятья, о котором слышал Ричард, о том самом, которое мать и дочь наложили на виновников смерти их мальчиков. И это проклятье гласило, что тот, кто это сделал, лишится своих сыновей. Я думаю, не стала ли смерть моего мальчика доказательством того, что Роберт Брэкенбери воспринял сказанные мною слова как намек и задушил этих красивых и здоровых мальчиков в их кроватях, чтобы передать их титулы моему несчастному усопшему сыну. Я думаю, не стало ли это доказательством того, что мой любимый муж лгал мне прямо в лицо, с дьявольским убеждением и не зная стыда. Мог ли он убить их, скрыв этот факт от меня? Мог ли он их убить и потом все отрицать? Смог бы он потом пойти к их матери, чтобы так жестоко ей солгать? Могло ли случиться так, что благодаря своим сверхъестественным способностям она увидела это и решила отомстить, убив моего сына? Разве ведьмино проклятье – не единственное объяснение его внезапной смерти весной, когда он справился со всеми трудностями детского возраста?

Я думаю, что так оно и есть. Так и есть. После многих и долгих бессонных ночей я думаю, что так оно и есть. Я думаю, что это ее злая воля разыскала его, проникла в его кровь, в его грудь, в его бедное слабое сердце. Я думаю, что обе Елизаветы, мать и дочь Вудвилл, убили моего сына, чтобы отомстить за смерть своих мальчиков.

Ричард приходит в мои покои, чтобы сопроводить меня в обеденную залу, словно бы в мире все оставалось по-прежнему. Но мне достаточно одного взгляда на него, чтобы понять, что на самом деле все изменилось. Его лицо, лицо сильного человека, теперь сложилось в жесткую гримасу, почти угрюмую. От крыльев носа к подбородку пролегли две глубокие складки, и на лбу виднеются глубокие морщины. Он больше не улыбается. Когда его угрюмое лицо поворачивается к моему, лишенному красок, я думаю, что ни один из нас уже никогда не будет способен на улыбку.

Замок Ноттингем

Лето, 1484 год

В разгар лета ко двору возвращаются девочки Риверс. Они приезжают верхом, маленькая кавалькада уверенных в себе красавиц, которых с такой радостью приветствовали молодые мужчины на службе короля, что все сразу стало ясно: их здесь явно не хватало. Все три входят в мои покои, приседают в низком реверансе и улыбаются, словно ожидая доброго приветствия. Я нахожу в себе силы спросить, как прошло их путешествие и здорова ли их мать, но даже я слышу, как бессилен и невыразителен мой голос. Мне нет дела ни до их поездки, ни до самочувствия их матери. Я знаю, что Елизавета напишет своей матери о том, что я бледна и почти бесчувственна, и уверена, что она не забудет упомянуть, что колдовство, которое убило моего сына, почти остановило и мое сердце. Мне уже все равно. Ни мать, ни дочь больше ничего не могут мне сделать. У меня отняли всех, кого я любила, и сделали это они, эти женщины. У меня остался только один человек – мой муж, Ричард. Неужели они и его у меня заберут? Я слишком погружена в горе, чтобы за него бороться.

Похоже, что они все-таки решили отобрать у меня и Ричарда. Елизавета гуляет с ним по саду, деля с ним вечернюю прохладу. Ему нравится ее компания, и придворные, которые непременно следуют за фавориткой, не смолкают в похвалах как тихой мудрости ее речей, так и грациозности походки.