Машина бытия - Фрэнк Герберт

– Это потому, – сказал Макки, – что вы не испытываете ничего подобного, а в общении с другими видами вас ограничивает только природная скромность. Я подозреваю, что этот феномен знаком вам лишь потому, что вы изучали нас.

– Но все незнакомцы потенциально делят личность, – сказал Болин. – Что ж, ладно.

– Если вы наговорились друг с другом, – сказал Дули, – не соблаговолите ли ответить на мой вопрос, сейр Болин? Надеюсь, это все еще официальный суд.

– Скажите, ваша честь, – произнес Болин, – вы бы позволили мне стать свидетелем интимных отношений между вами и вашей супругой?

Дули помрачнел, но вдруг осознал всю глубину аналогии, приведенной Макки, и, к своей чести, ответил с достоинством.

– Если бы это было необходимо для поддержания взаимопонимания, – прохрипел он, – то да!

– Я вам верю, – пробормотал Болин и глубоко вдохнул. – После того, что я вытерпел здесь сегодня, наверное, можно принести еще одну жертву. Я даю вашим следователям привилегию, которой вы требуете, но советую им проявлять осмотрительность.

– Это подготовит вас к трудностям, которые сопутствуют работе секретаря Бюро, – сказал Макки. – Вы должны помнить, что секретарь Бюро никак не защищен от саботажа.

– Но, – сказал Болин, – все агенты должны выполнять законные приказы секретаря, позволяющие ему осуществлять деятельность согласно Конституции.

Макки кивнул, увидев в глазах Болина бесконечный ряд шпионских заданий и подробных рапортов секретарю Бюро Саботажа – по крайней мере до тех пор, пока его любопытство и жажда мести не будут удовлетворены.

Но остальные присутствующие на судебной арене, не обладавшие проницательностью Макки, подумали только: «И что он имеет в виду?»

Вот уже целую неделю Сиукурнин висел над охотничьим лагерем в обличии сосновой шишки. Одна из веревок, которыми была закреплена палатка охотников, располагалась в нескольких дюймах от него и, когда, как, скажем, сейчас, дул холодный вечерний ветер, издавала протяжный гул. Возникали маскирующие гармоники, которые надо было отфильтровать (наряду со множеством других «шумов»), прежде чем Сиукурнину удалось сосредоточиться на вибрациях, исходящих от существ, сидевших вокруг костра.

В субклеточной структуре Сиукурнина уже хранился длинный перечень светоотраженных форм и значений вибраций из этого и других мест. Он знал, что, когда одна из углеродных форм жизни перемещалась к ближайшей текущей жидкости, это означало, что существо идет к воде. (Одна из вибраций обозначала огромный, волнующийся запас воды за горами на востоке.) Он также знал, что, когда одно из существ впадало ночью в анабиоз (период низкочастотной вибрации), это был сон.

О, у вибраций было столько значений.

Сиукурнин попытался воспроизвести вибрации, обозначающие сон и воду, на субаурикулярном уровне, наслаждаясь своим растущим мастерством в распознавании подобных тонкостей.

От костра исходил аромат кофе и жареного мяса. Сиукурнин прислушивался к ним, смакуя полноту спектра вибраций в этом чарующем месте. Пока что он не видел необходимости в том, чтобы применять к себе вибрации не чилитигишского происхождения.

(Важно понимать, что на данной стадии, думая о себе – а такое бывало редко, – он не думал: «Я – Сиукурнин». Во-первых, природный механизм ограничивал длительную интроспекцию. Во-вторых, «Сиукурнин» – это временная вибрация – ограниченная слуховая адаптация настоящего «термина», который используется только при общении с существами, не умеющими слышать визуальный спектр и пока не способными различать чилитигишский спектр. Поскольку это самое начало контакта, вполне приемлемо называть это существо «Сиукурнин», однако следует помнить, что это понятие имеет определенные ограничения.)

* * *

До прибытия в охотничий лагерь Сиукурнин провел две недели в кают-компании большого серого военного корабля, прикидываясь заклепкой. Он покинул корабль «пленкой» на мусорном баке и прибыл на поляну в сосновом бору в виде проволоки в крышке багажника подержанной машины, купленной одним из охотников.

В промежутке между мусорным баком и подержанной машиной было еще несколько однотонных и гладких маскировочных форм. Их было очень трудно воспроизвести. Теперешняя форма сосновой шишки, можно сказать, позволяла Сиукурнину расслабиться.

Начав изучать репертуар новых вибраций, Сиукурнин почувствовал себя, как лилим с новым арабегом, или, как сказали бы вы, ребенок с новой игрушкой. Ему вспомнилось время, проведенное на корабле. «Теперь послушай это! Теперь послушай это!» – напевал он самому себе – тихо, чтобы существа внизу не могли его услышать.

Разбитый среди сосен лагерь накрыла тьма. Костер едва теплился. Прямоходящие существа удалились в свою палатку. (Чтобы спать, понимаете?) Среди них было одно, которое обозначалось примитивной (не чилитигишской) вибрацией: «Сэм».

Сейчас Сиукурнин слушал, как ветер шелестит ветвями, как шуршат ночные твари. Вот неподалеку раздался образный возглас запаха скунса. Гораздо позже Сиукурнин попытался преодолеть ограничения и вспомнить ночь своего пробуждения на корабле. Проявилось лишь слабое, размытое воспоминание – ощущение того, как он плыл вверх сквозь темную воду.

Усилие, необходимое для воспоминания, запустило ингибирующий механизм. Сиукурнина начал терзать разрушительный голод. Он чувствовал, как в его структуре происходят изменения – своего рода процесс созревания.

Чтобы побороть голод, Сиукурнин воображал себя одним из летающих существ, видимых в прекрасных гармониках неба над ним, взмывающих все выше… выше…

Но и это встревожило его, потому что в сознании упрямо формировался образ огромного красно-золотого крылатого существа, неведомого этим небесам (но волнующе знакомого самому Сиукурнину).

Рассвет посеребрил горные вершины на востоке и пробудил Сиукурнина от его грез. Из палатки кто-то вышел, зевнул, потянулся. Сиукурнин сопоставил световые и звуковые вибрации этого существа и по-своему «узнал» охотника Сэма. Его сопровождала пестрая гармоника, сотканная из длинных и коротких обонятельно-визуальных волн в сочетании с мощными звуковыми вибрациями, несущими смысловую нагрузку.

– Ну и холодрыга сегодня утром, – недовольно пробормотал охотник. – Хорошо вам, бездельникам, валяться в теплых мешках.

Из палатки раздался другой голос:

– Мы честно бросили жребий, Сэм, и тебе выпало разводить костер. Давай, займись делом.

Внутри Сиукурнина вспыхнуло осознание чего-то. Он чувствовал, что это грубое существо несет в себе какой-то очень желанный элемент. В некотором роде Сиукурнин «сжался», будто готовясь к прыжку.

Охотник положил руку на веревку, заметил фальшивую сосновую шишку.

– Ага, – сказал он. – Ты будешь гореть, как смола. – Он протянул руку, дотронулся до «шишки», вдруг ощутил тепло, а потом пустоту. «Шишка» исчезла. Он встряхнул рукой, посмотрел на землю, потом снова на дерево. Ничего. – Разрази меня гром, – пробормотал он и почесал ладонь в том месте, где коснулся «шишки».