Книга Короткого Солнца - Джин Вулф

— Плох вещь, — торжественно провозгласил Орев. — Вещь летать.

— Ты прав, — сказал я ему, — они действительно злые существа. Но они принесли хорошие новости. Хари Мау напал на врага. — Совершенно очевидно, что, как только армия Хана сломалась, инхуми отправились искать меня.

— Это очень плохо. — Вечерня покачала головой; возможно, она была напугана — без сомнения, так оно и было, — но ее бесстрастное лицо ничего не выражало.

— Это очень хорошо, — сказал я ей. — Это значит, что ты можешь вернуться домой к родителям в Хан.

— Нет!

— Я женился на Крапиве еще до того, как ты родилась, — сказал я как можно мягче, — и на полудюжине других женщин, прежде чем Человек отдал тебя мне. Ты мне ничего не должна. На самом деле, это я должен тебе и должен очень много. — Я начал стаскивать с себя кольца.

— Я — твоя единственная жена! — Она потрясла своим маленьким кулачком.

— Ты же знаешь, что это неправда.

— А где остальные, Раджан? Ты не можешь показать их мне!

Я бросил свои кольца ей на колени и отвел ее руку, когда она попыталась их вернуть.

После долгих споров она положила их в карман в рукаве своего платья, сказав:

— До Нового Вайрона еще далеко, может быть, они нам понадобятся.

Я согласился, но подумал про себя, что от Нового Вайрона до ее семьи в Хане путь еще длиннее. Когда она решит вернуться туда — я был уверен, что это произойдет очень скоро, — ей придется купить проезд на дюжине лодок.

Вслух я сказал:

— Хорошо. Спасибо, что взяла их. Я хочу, чтобы ты взяла и это тоже. — Я отдал ей Чуру и свой короткий меч. — Возможно, нам придется драться до конца ночи, и ты можешь драться ими лучше, чем я. У меня есть мой азот. — Я уверенно постучал по украшенной драгоценными камнями рукоятке — Внешний, по крайней мере, знает, как сильно я старался выглядеть уверенным, — но в тот момент я чувствовал себя очень слабым и больным.

— Я видела этот меч. У него нет лезвия.

Я сказал ей, что она может увидеть его клинок до тенеподъема и ей это зрелище не понравится.

— Плох бой, — каркнул Орев.

Я знал, что он прав: они будут ждать, пока их не станет так много, что они почувствуют уверенность в победе, и бросятся на нас, когда мы меньше всего будем этого ожидать. Поскольку им нужна моя смерть — не кровь, — у некоторых из них вполне могли быть иглометы и другое оружие.

Когда мы обнялись у костра, Вечерня прошептала:

— Ты знаешь их тайну. Ты можешь их уничтожить.

— Да. Я не могу убить их здесь и сейчас, если ты это имеешь в виду; но я знаю, как они могут снова стать обычными паразитами, которыми когда-то были, — безмозглыми, отвратительными кровососами, ищущими добычу в джунглях Зеленой.

Я глядел на тлеющие угольки костра, которым — мы чувствовали — мы не могли позволить умереть, вспоминая время, когда Крайт выполз из носа посадочного аппарата, вспоминая, как мы обнимались и плакали (его слезы — бледно-зеленая слизь, запятнавшая мою тунику), пока другие пассажиры спали.

— Отец?.. Рог?.. — Его дыхание все еще пахло кровью, кровью Туза[41], как я узнал несколько минут спустя.

Я сел, спросонок думая, что Сухожилие стал Крайтом, или Крайт — Сухожилием.

— Они спят. Я хотел предупредить тебя.

— Крайт? Это ты?

— Твои часовые. Я укусил одного. — Голос Крайта выдавал его неуверенность.

— Я понимаю, и, если это был один из часовых, он заслужил это и даже хуже. Но, Крайт…

— И наши тоже. Мы... мы не можем делать это, Отец. У нас нет дисциплины.

— И ты стыдишься этого, как и следовало бы. Ну, и мы не можем, по-видимому.

— Он-держать-огонь, Он-брать-лук и Он-петь-заклинание стоят на страже для нас, потому что мы заставляем их. Но когда все тихо и все остальные спят...

Один из моих спящих людей пошевелился. Некоторое время ни Крайт, ни я не решались заговорить.

— Если бы ты мог ворваться внезапно…

— Мы попытаемся... но, Крайт, ты рискуешь жизнью только для того, чтобы сказать мне. Я не уверен, что смогу заставить их отпустить тебя снова.

По-моему, он пожал плечами; Короткое солнце было почти прямо по курсу; в почти полной темноте грузового отсека номер один трудно было сказать наверняка.

— Иглометов всего два, и в одном я согнул несколько иголок.

Вечерня потрясла меня за плечо:

— Ты должен мне сказать.

— Я не нарушу своей клятвы. Мой сын открыл мне тайну, когда лежал при смерти. Если я предам его сейчас, мне тоже придется умереть, потому что я не смогу с этим жить.

— Тогда скажи столько, сколько сможешь. — Она никогда не просила об этом раньше.

— О нем самом? Он был инхуму. Мы называли его Крайт, и мы с Саргасс звали...

— Это та женщина, которая поет?

— Да, хотя сейчас она не поет. — Я попытался собраться с мыслями.

— Сначала это была просто ложь, Вечерня. Надо было что-то сказать людям в Уичоте и Паджароку, которые хотели знать, почему Крайт летит с нами. Это оставалось ложью до тех пор, пока не было никакой опасности для Крайта, кроме меня, и никакой для меня, кроме Крайта. Но, как только посадочный аппарат взлетел, все изменилось, и мы с Крайтом обнаружили, что лгали друг другу — он действительно стал мне сыном.

— Обними меня.

Я уже обнимал ее, но сейчас обнял еще крепче.

— Мы были в грузовых отсеках. Они никогда не предназначались для пассажиров, но их можно было герметизировать, я полагаю, потому что Экипажу иногда приходилось перевозить животных, и, конечно, инхуми должны были сохранить нас живыми, иначе мы бы не представляли никакой ценности. Они контролировали переднюю часть посадочного аппарата с тремя рабами-людьми из Паджароку, которые, предположительно, должны были управлять им. У рабов были карабины, а у инхуми — иглометы, у некоторых из них.

Я ждал, что она спросит меня о Паджароку, но она не стала.

— Крайт попытался направить посадочный аппарат к Витку, но не смог — было уже слишком поздно. Он пообещал мне, что нас с Сухожилием не осушат. На Зеленой у них есть тысячи рабов-людей, кровь которых они берут редко, пока рабы могут работать и сражаться за них.

Вечерня задрожала в моих объятиях.

— Крайт сказал мне, почему она им необходима, когда лежал при смерти. Он не собирался давать мне власть над ними, ты же понимаешь. Я уверен, что он не думал об этом в свои последние минуты. Он думал о том, что связывало его со мной, а меня с ним — о кровной связи между нами.