Застигнутые революцией. Живые голоса очевидцев - Хелен Раппапорт

В начале декабря сэр Джордж Бьюкенен вновь заболел. «Мой доктор сказал, что силы мои на исходе», – признавался он. Он был вынужден согласиться с тем, что ему необходимо покинуть Россию. С началом 9 декабря Брест-Литовской мирной конференции он, скрепя сердце, перестал возлагать на Россию какие-либо надежды. Ему стало ясно, что война была «более ненавистна, чем даже был царь», и что для британской миссии в Петрограде пытаться сохранить участие России в войне теперь бесполезно{1010}. Его коллега Дэвид Фрэнсис между тем был непреклонен: «Я готов переступить через свою гордость, пожертвовать своим достоинством и с должной осмотрительностью сделать все необходимое, чтобы помешать России стать союзником Германии». Но было уже слишком поздно. 7 декабря Фил писал миссис Фрэнсис: «знаете ли вы что сейчас в Петрограде… полно Немцев [освобожденных военнопленных] Шагающих по улицам гордо как павлины. Все русские очень рады что Немцы здесь. Они Говорят что когда немцы возьмут Петроград что тогда у нас будет какой-то закон и порядок»{1011}.

12 декабря по русскому календарю англичане, американцы и другие иностранцы, оставшиеся в Петрограде, отрешились от мрачной реальности голодающего города, чтобы отпраздновать Рождество, поскольку по европейскому (григорианскому) календарю это было 25 декабря. «В разгар войны и революции, – вспоминала Бесси Битти, – мы не только праздновали Рождество, но праздновали его дважды». Как она считала (что неудивительно, учитывая, что ее «душа выросла в напоенной солнцем Калифорнии»), это Рождество «словно пришло из настоящей сказки»{1012}. Слякотный и грязный Петроград, который приобрел еще более траурный облик из-за запущенного вида зданий и пулевых отметин на их лепнине, теперь преобразился благодаря захватывающей дух красоте зимы, которая пришла, «обрушившись с небес», намела снег «сугробами на крыши и трубы, развесила иней, как хрустальную бахрому».

Как писала Бесси Битти, в такой обстановке Рождество 1917 года было просто волшебным, «несмотря на пустые магазины и людские горести»{1013}. Миссия Американского Красного Креста организовала для американских журналистов рождественский ужин; были зажжены бенгальские огни, украшенная ель заняла почетное место. «Мы закрыли ставни и отгородились от войны и революции, много смеха у нас вызвала русская идея пирожка с начинкой». По воспоминаниям Джона Луиса Фуллера, Фред Сайкс и Лейтон Роджерс в своей новой прекрасной четырнадцатикомнатной квартире «приготовили замечательные блюда» для своих банковских коллег: жареного гуся, овощей, «пятислойный торт», а также вино (некоторые бутылки, из запасов Зимнего дворца, были приобретены на черном рынке). Однако «лучше всего было прийти в ночь под Рождество» на вечеринку для всей американской колонии, которая была устроена в Петроградском филиале Государственного муниципального банка Нью-Йорка{1014}. Бесси Битти считала это «подлинным триумфом, ставшим результатом всей изобретательности умной женщины и полудюжины находчивых мужчин», поясняя, что «обеспечить продуктами двести человек в условиях Петрограда, где практически ничего не было, являлось настоящим подвигом». Основным гением этого «ловкого фокуса» была Милдреда Фарвелл, Петроградский корреспондент издания «Чикаго трибьюн», жена сотрудника миссии Красного Креста, который организовал поставку «пекарного порошка из Владивостока, в шести тысячах верст отсюда, для выпечки американских слоеных тортов. Яйца были доставлены из Пскова, находящегося вблизи фронта. Из кладовой посла добыли белую муку. А индюки появились Бог знает откуда»{1015}[119].

В ту ночь, по описаниям Бесси Битти, бывшее турецкое посольство «вспомнило всю свою былую славу», когда оно было украшено флагами, а его огромные зеркала в позолоченных оправах отражали «кружившуюся компанию женщин в переливавшихся платьях и мужчин, чьи вечерние костюмы не отутюживали уже долгое время». «Наши плоские голые стойки, которые использовались только для того, чтобы класть на них принятые от клиентов деньги, были полны разных деликатесов, – писал Джон Луис Фуллер в своем журнале. – Бутерброды с белым хлебом, индейка, курица, салаты, клюква, пирожные с вареньем всех видов, яблочные пироги…еще на одной стойке стояла большая чаша для пунша, приготовленного из примерно десятка различных вин». Излишне говорить, что «задолго до окончания вечеринки более половины всех этих деликатесов было уничтожено». Все гуляли до трех часов утра, танцуя под оркестр балалаек и оркестр из двенадцати музыкантов, который исполнял ванстеп и американский регтайм. Приглашенный на вечеринку русский оперный певец прекрасно исполнил гимн США «Знамя, усыпанное звездами». Лейтон Роджерс пытался вовсю вальсировать, «на каждом шагу натыкаясь на послов и вызывая медный перезвон среди генералов, явившихся со всеми своими наградами» (он был плохим танцором и вскоре бросил это дело){1016}.

В британском посольстве ночь под Рождество по сравнению с американским вариантом была отмечена довольно сдержанно, поскольку она совпала с официальным прощанием с сэром Джорджем Бьюкененом. Были приглашены представители союзных военно-морских и военных миссий, а также сотня сотрудников посольства и некоторые русские друзья посла. Это было последнее мероприятие, организованное британскими дипломатами в Петрограде. К счастью, в тот вечер не отключали электричество, «поэтому хрустальные люстры сверкали так же, как и раньше», и, хотя сэр Джордж чувствовал себя весьма неважно, он стоял «наверху входной лестницы, встречая приезжавших гостей, и со своим моноклем, который свисал с его шеи, и с широкой орденской лентой смотрел[ся] именно так, как должен смотреться любой посол». Сотрудник посольства Уильям Герхарди отметил, что сэр Джордж с характерной для него застенчивостью отреагировал на исполнение в ходе ужина английской поздравительной песни «Ведь он такой хороший, славный парень», настаивая на том, что он вовсе не был «ни хорошим, ни славным» и что «он может сказать о себе лишь то, что он был “парнем”»{1017}.