Ведьма княгини - Симона Вилар

Малфрида видела их и гнала ко граду. Некогда она поинтересовалась, сколько всего птиц. Ей ответили — тьма. От каждого двора по три воробья, по три голубя. И теперь эти стремительно летевшие к своим гнездам птицы несли с собой смерть. Даже если кого из них и собьют стрелой…

Их и сбивали. Мокей увидел эту негаданно возникшую и приближавшуюся из мрака огненную смерть и приказывал стрелять. Но птицы летели, даже неживые, даже пронзенные. Вмиг над побелевшими кровлями города замелькали сотни и сотни огненных искр, казалось, что гасли, но нет, просто становились на время невидимыми, когда птицы спускались, искали привычные гнезда. На какой-то миг почудилось, что стало тихо, но это была обманная тишина. Ибо вот в одном конце Искоростеня, вот в другом стали раздаваться голоса, крики, потянуло запахом дыма.

— Беги, стучи в било! — послал Мокей ближайшего кметя. — Пожар! Тушить надо!

Ведь к возгоранию в Искоростене давно подготовились, да и справлялись уже не единожды. В каждом дворе бадейки с водой стоят, кучи песка заготовлены, крючья, чтобы растаскивать горящие бревна. Да и сырая снежная ночь должна была помочь древлянам, все вокруг пропиталось влагой. Но кто же мог предугадать, что возгорание начнется под самыми сухими навесами крыш, под скатами кровель, в амбарах и на сеновалах, внутри натопленных изб?

Когда застучало било, многие и так знали, что творится. Горели уложенные шатрами кровли, занимались никогда не знавшие влаги, закопченные и сухие балки под сводами, огоньки распространялись быстро, в хлевах ревела и рвалась оставшаяся скотина. Ее не много было, чай, уже всю поели, а вот людей в каждом строении было предостаточно, спали вповалку и в сенях и в холодных клетях. А просыпались от жара и дыма. Вскакивали, кричали, кидались к выходам, толкая и давя друг друга.

Малфрида, осев на колени в снег, колдовала, прикрыв глаза. Ее огонь не так-то и просто было загасить, он расходился, будто под порывами ветра, завихрения происходили под каждой кровлей, пламя рвалось, подчиняясь силе развевавшихся черных волос ведьмы. Она творила заклинания огня, она почти не напрягалась, направляя его, столько в ней было силы. А огонь… Он и так найдет пищу среди сухих балок и сундуков с одеждой, пробежит по деревянной утвари, стремительно разойдется по плотно утрамбованным соломенным кровлям, по деревянным подпорам, по иссушенным изнутри дерновым крышам, охотно побежит по пронизывавшим их корешкам умерших на зиму трав, по проконопаченным и заткнутым для тепла сухим мхом щелям бревенчатых стен. Он стремительно расходился, заполоняя все вокруг. Горело все: строения, люди, животные.

Когда Малфрида на миг приоткрыла глаза — она увидела, что неспешный зимний рассвет озарен, как всполохами зарниц, гигантскими кострами по всему Искоростеню. Малфрида улыбнулась и медленно поднялась. Зачерпнув рукой снег, вытерла лицо. Снег таял от прикосновения к разгоряченной коже ведьмы, стекал струйками. Она облегченно вздохнула и перестала ворожить. Довольно пока. И пошла туда, где стояла Ольга.

Лицо княгини было неподвижно, как каменное. Она будто и не заметила приблизившуюся ведьму, не оглянулась, когда та встала за ее плечом. Малфрида молчала, только волосы ее еще развевались, отпуская чары, но уже спокойнее, а вот глаза продолжали светиться желтизной, зрачок сузился, она смотрела на град и видела то, чего не видела княгиня. Она видела улицы, заполненные перепуганной мечущейся толпой, видела носившихся обезумевших животных, плачущих, потерявшихся в этой сутолоке детей. Кое-кто еще пытался тушить пожар, но многие просто метались, не ведая, что делать. Отовсюду доносились крики и вопли ужаса и боли. Малфрида даже запахи различала — удушливого дыма, горелой плоти, опаляющего жара, горевшей древесины…

— Сейчас, — негромко сказала она Ольге. — Сейчас они откроют ворота.

Ольга медленно кивнула и впервые оторвала взгляд от пылающего града, оглянулась на своих воевод.

— Пусть все будут наготове. И ни одной живой души!.. Чтобы никто… Таков мой приказ!

Это и так все знали. Но стоявшего недалеко от княгини Асмунда даже дрожь взяла — такой непреклонный, злой, словно чужой, был голос у его госпожи. Асмунд сердито взглянул на Малфриду: неужели проклятая чародейка сделала Ольгу такой? Старому воеводе-кормильцу так было легче думать. А вот Претич сомнениями не мучился. Вскочил на коня, поскакал вдоль кромки леса, крича, чтобы все были готовы, чтобы выхватили оружие.

В самом Искоростене уже растаскивали завал позади ворот. Мокей сам выталкивал брусы из пазов, сам налегал на створку. И все же успел крикнуть тем, кто был рядом:

— С боем будем пробиваться! Иначе нас не пропустят.

Кому и кричал — неясно, на него наваливались, почти выталкивали наружу. Грохнув, упал мост, послышался топот, слитый с криками безумия и страха, но и некой надежды. Ибо сзади была огненная смерть, а впереди… тоже смерть.

Ибо едва древляне начали выскакивать на открытое пространство, как от леса с криками и воем навстречу понеслись отряды русичей. Они бежали по снегу и вопили в раже, только что светлое поле вмиг потемнело от их силуэтов, они разили оружием, наскакивали, голосили. Кинулись на охваченных паникой древлян, нанося удары направо и налево. Кричали и древляне, молили о пощаде, но ее не было. Тесаки и секиры опускались, вонзались копья. Обезумевшие древляне метались и падали, некоторые пытались сражаться, но их подавляли числом, вспыхивавшие было схватки превращались в резню, в избиение.

Мокей успел на бегу скинуть свою волчью личину, постарался смешаться с русичами, благо, что его кольчуга была схожа с их доспехами. В полумраке так разошелся, что стал рубить всех, кого мог достать — и своих, и чужих. Ему главное было добраться до леса, затеряться среди деревьев, исчезнуть, бежать. Ибо Искоростень и все его жители были обречены, Ольга творила свою месть по убиенному мужу, она обманула их, как и ранее. А значит, тут спасется лишь тот, кто выскользнет. Это уже не бой, не за что больше сражаться, надо бежать.

Вокруг все росла груда мертвых тел. Все новые жители Искоростеня выбегали из охваченного пламенем города, чтобы пасть под ударами мечей. Воины, женщины, дети, старики — все стали жертвой в этом избиении. Мертвые падали под ноги наступавшим — их топтали так же равнодушно, как бревна.

Обычно русичи не проливали зря крови пленных, поскольку сильных рабов можно продать с выгодой, пленные — не последняя добыча в походах. Но на этот раз им был дан иной наказ, да и общий раж смертоубийства уже овладел всеми. Было все равно, кого убивать — пригожую бабу, нарочитого мужа или случайно мелькнувшую в толпе спасавшихся от пожара овцу. Люди не замечали, что уже светает, не чувствовали усталости, всех обуяло одно желание — убивать, убивать и убивать!

Когда Мокея обожгло в боку, он даже не сразу это заметил, просто вдруг стало тяжело бежать, сложно увертываться от наскоков, отпихивать разбегавшихся в попытке спастись своих же. В какой-то миг он осел на землю. Снега уже не было — была грязь, смешанная с кровью и порубленной человеческой плотью. Древлян было очень много, некоторые уже пали, иссеченные и искореженные, смотревшие застывшими взорами в небо, другие пытались, как и Мокей, отбиваться, были и такие, кто прорывался, несся к спасительному лесу. Но и там их настигали, опять убивали. Воздух был полон криками ярости и боли, пропитан запахами железа и крови. Мокей попытался ползти, почти бессознательно, почти на одном усилии воли, сам едва ли соображая, что еще жив.