Скучаю по тебе - Кейт Эберлен

– Знаешь, – говорю я и делаю глоток коктейля. – А ведь твоя Долл права!

Тесс легко рассмешить, но всякий раз ее улыбка радует меня, как неожиданный подарок.

Мне все время хочется ей сказать: «Ты невероятно шикарная!» Приходится осаждать себя и напоминать, что я не подросток, а взрослый мужчина тридцати четырех лет.

– У тебя есть карандаш? – спрашиваю я.

Она роется в сумочке и достает огрызок карандаша. Я беру салфетку и начинаю рисовать.

Тесс проводит руками по кудряшкам и пытается придать лицу серьезное выражение.

Кажется, я не могу поймать ее. Я помню, как рисовал Люси, словно куклу, выражение лица которой не меняется, но суть прелести Тесс – в ее живости. Вот почему она плохо получается на фото. Камера врет. Она просто не может ее поймать.

– Не шевелись! – приказываю я.

Наверное, мой «родительский» тон заставляет ее спросить меня:

– Ты женат?

– Нет, – говорю я и потом, не желая прикрываться полуправдой, добавляю: – Я разведен. Моя бывшая живет в Женеве с моими двумя дочерьми. Это долгая история.

– Ой, прости, – говорит Тесс, берет свой бокал с оранжевым коктейлем и отпивает немного через соломинку.

– А ты?

– Я? Нет, не замужем. Тут как раз история короткая. – Она наклоняется через стол, чтобы посмотреть, как получается рисунок. – Я что, такая?

– Не совсем.

– Говорила же, что не получаюсь! – восклицает она. – Можно я себе оставлю?

– Конечно!

– Я положу его в записную книжку. А то непременно кончится тем, что я, роясь в сумке в поисках салфетки, достану эту и высморкаюсь в нее!

Она аккуратно кладет салфетку между страницами записной книжки.

– Что ты пишешь? – спрашиваю я.

– Так, что-то вроде мемуаров. Но, кажется, работа застопорилась.

– У тебя есть крайний срок, чтобы закончить книгу?

– Да нет, в общем-то, – говорит она, потом извиняется и выходит в туалет.

Я смотрю, как она идет между столами, наклоняя голову, когда проходит под желтыми зонтиками.

Я подзываю официанта и прошу его порекомендовать мне хороший ресторан, пытаясь изобразить заговорщический тон, но получается какая-то развязность плутоватого персонажа из «Крестного отца»:

– Una persona molto importante, capise?[31]

Когда я достаю купюру в двадцать евро, он вспоминает самый лучший ресторан во Флоренции и даже заказывает нам столик по телефону от своего имени.

Когда к нам подходит Тесс, он говорит:

– Bellissima, la signorina! – и подмигивает мне.

– Честно говоря, после такого количества мороженого мне бы хватило и кусочка пиццы, – говорит Тесс. – Жалко тратить время на ресторан, когда вокруг такая красота, правда?

Мой план впечатлить ее бутылкой хорошего кьянти и ломтем огромного стейка по-флорентийски мгновенно испаряется, и я даже удивляюсь, как мне пришло в голову заманить ее в скучные залы, освещенные свечами, где высокомерный официант будет с неодобрением прикрывать ее длинные голые ноги льняной салфеткой.

Мы бездумно шатаемся по мощеным улицам вдоль другого, не туристического берега Арно. Здесь пожилые женщины, одетые в черное, сидят на улице у своих дверей, выставив стулья на тротуар, и судачат с соседками. Воздух полнится запахами жареного чеснока, звоном посуды, пока невидимые нам матери готовят поздний ужин для своих семейств.

– Мы здесь ни разу не были, – говорит Тесс, когда мы сворачиваем на небольшую площадь со сквером посередине. Она смотрит на освещенный фасад церкви с тем же восторгом, какой я видел у нее на лице на концерте «Роллинг Стоунз» и в Сан-Миниато-аль-Монте сегодня утром и тогда, полжизни назад.

– Наверное, это школьный двор, – говорю я.

Под платанами стоит маленькая карусель, по скверу степенно гуляют молодые пары с колясками и парочки пожилых дам, совершая вечерний моцион. Воздух словно напоен ароматами цветов и благодушием.

Мы садимся за столик у небольшой пиццерии. Официант зажигает для нас свечу на столе, ставит хлебные палочки гриссини в узком горшочке и принимает заказ.

– Когда я была здесь в прошлый раз, я собиралась учиться в университете, – говорит Тесс, надламывая хлебную палочку и рассматривая группу молодых людей, собравшихся вокруг гитариста на ступенях церкви. – У меня была забронирована комната в общежитии, и я купила постер «Весны» Боттичелли, чтобы повесить его там.

– И что случилось? – спрашиваю я, когда официант приносит нам кувшин красного вина и две пиццы, такие огромные, что они не умещаются на деревянных тарелках.

– Когда я вернулась домой, все изменилось.

Еда так и остается лежать нетронутой, пока она рассказывает мне о маминых похоронах. И это немного смешно, но очень грустно.

– Неважно, что говорят люди, но такую потерю невозможно пережить. Со временем ты привыкаешь, что человека нет рядом, но никогда не перестаешь скучать по нему. Ты и сам знаешь, каково это, у тебя рано погиб брат.

Пламя свечи колышется от ветра. И я думаю: а так ли я честен, как она? Я вдруг понимаю, что должен сказать ей правду. То чувство, которое влечет меня к ней, не позволит мне оставаться с ней лицемерным вруном.

– Знаешь, должен тебе сказать, что я не очень-то любил своего брата. Конечно, я не желал ему смерти, но, когда он умер, я ничего не почувствовал. Разве что собственную вину.

Тесс так долго сидит молча, что я начинаю бояться, что все разрушил.

– Послушай, Гус, – наконец говорит она. – Я думаю, что тебе было даже хуже, чем мне. Не то чтобы горе можно сравнивать, нет. Но я очень хотела бы, чтобы мама была жива, и я всегда знала, что она любит меня, и она знала, что я люблю ее. А ты остался с чувством, что ты ненавидел его, а он ненавидел тебя. Я знаю, как это бывает с братьями, у меня их двое. Но у вас не было шанса вместе повзрослеть и понять, что вы можете быть друзьями.

Могли бы Росс и я когда-нибудь стать друзьями? Эта идея никогда не приходила мне в голову.

– Тот, кто остается жить, всегда остается с чувством вины, – продолжает Тесс. – Я любила маму больше всего на свете, но все равно терзала себя, что, сделай я что-то по-другому, все могло быть иначе. Если бы я вовремя распознала симптомы, если бы я не уехала в то лето, если бы мечта о поступлении в университет не занимала все мои мысли, словно важнее этого не было ничего в мире. Но невозможно прожить жизнь, все время думая об этих «если бы».

Я смотрю на стол, а Тесс наклоняется ко мне, заглядывая мне в лицо снизу вверх, словно пытаясь заставить улыбнуться обиженного ребенка.