Игра теней - Тэд Уильямс

— Не беспокойся обо мне, мой добрый Пазл, — сказал он. — На празднике наверняка не будет недостатка в юных красавицах, в обществе которых мне не придется скучать! Надеюсь, ты не менее весело проведешь время за столом правителя. Но прошу тебя, будь осторожен с Хавмором, — не удержался от совета Тинрайт, ибо друг его, опьяненный собственным успехом, утратил всякую осмотрительность. — Жестокость этого человека не знает границ, и ему не нужно особого повода, чтобы проявить ее.

— Да нет, на свой лад он славный малый, — заявил Пазл, готовый защищать любого из тех, кто обладал богатством и властью. — Когда у тебя будет случай познакомиться с Хавмором поближе, ты убедишься, что слухи о его жестокости сильно преувеличены.

— Надеюсь, мне не представится случая познакомиться с ним поближе, — едва слышно пробормотал Мэтт Тинрайт.

Если Толли был обычным хищником, Тирнан Хавмор по праву мог считаться настоящим стервятником, жадно набрасывавшимся на падаль.

— Желаю хорошо повеселиться, дядюшка, — произнес он вслух.

Помахав рукой Пазлу, удалившемуся из комнаты бодрой, совсем не стариковской походкой, Тинрайт спохватился: он позабыл спросить, застёгнут ли его костюм на все пуговицы на спине. Туалетного столика с зеркалом у него, разумеется, не было — такую роскошь мог позволить себе лишь богатый человек или поэт, который пишет вирши по заказу сильных мира сего.

«Ах, где ты, моя обожаемая принцесса Бриони, — вздохнул Тинрайт. — Твой поэт так о тебе тоскует. Ты умела ценить мой дар, как никто другой. А ныне, увы, он никому не нужен».

От бесчисленного множества светильников замок сверкал, как огромный фонарь. В каждом углу были установлены алтари в честь Мади Суразем. Алтари украшали зеленые гирлянды, цветы и белые благоуханные свечи. Сейчас, посреди зимы, люди пытались умилостивить Мать Сырую Землю в надежде, что грядущим летом она ниспошлет им богатый урожай.

«Вот только доживем ли мы до лета? — размышлял Тинрайт. — И кто будет убирать этот урожай? Все наши земли на западе и на севере захвачены армией волшебного народа».

Поймав себя на этой мысли, поэт невольно удивился. Когда-то отец назвал его самым ленивым и самовлюбленным из всех юнцов, живущих по обе стороны залива Бренна. Тинрайт сознавал, что вполне заслужил это звание. Сейчас он наблюдал за разряженными придворными в масках и казался себе мудрым родителем, неодобрительно взирающим на беззаботную суету отпрысков. Он глядел на пеструю толпу гостей, снующих по саду, не обращая внимания на дождь, прислушивался к болтовне и взрывам смеха и все более убеждался в глубине своего поэтического замысла: мертвецам нечего терять, и они веселятся в самых трагических обстоятельствах. Впрочем, эти люди скорее напоминали неразумных детей, которые веселятся и играют под шатким валуном, готовым свалиться им на головы.

Кто-то бесцеремонно толкнул его, так что поэт пошатнулся и едва не упал.

— Спой нам песню, менестрель! — раздался пьяный голос.

Перед ним, покачиваясь, стоял Дарстин Кроуэл, один из ближайших приспешников Хендона Толли. Маска с невероятно длинным носом и костюм служанки из таверны никого не могли обмануть: Кроуэл выделялся впечатляющими габаритами. Этому кабану куда больше пристало бы лежать на блюде в центре стола с пучком зелени, торчащим изо рта, усмехнулся Тинрайт. За спиной у Кроуэла маячило четверо его друзей. Все они насквозь пропитались влагой снаружи и изнутри — от дождя и от усиленных возлияний.

— Давай же, пой! — потребовал Кроуэл, наставив на поэта трясущийся палец. — Спой нам что-нибудь позабористее!

Его приятели встретили просьбу дружным смехом. По тону Кроуэла они поняли, что тот замышляет потеху и песней дело не ограничится.

— Ты оглох, менестрель? — крикнул один из них. — Развлекать нас — твоя обязанность.

— Менестрель — это всего лишь маскарадный костюм, — попятившись, пробормотал Тинрайт.

Благодаря бородатой маске придворные не узнали поэта, что его немало порадовало. Иногда лучше не привлекать к себе внимания сильных мира сего.

— Хоть сегодня и маскарад, кинжал у меня настоящий, — сообщил Кроуэл и вытащил из-за корсажа длинный отточенный клинок. — Сам понимаешь, скромной служанке приходится защищать свою драгоценную девственность. — Он помолчал, давая приятелям возможность оценить шутку и разразиться новым взрывом хохота. — Так что, менестрель, хочешь ты или нет, тебе придется спеть.

Тинрайт понял, что у него нет другого выхода, кроме как подчиниться этой пьяной своре. Лучше спеть какую-нибудь грустную песенку и принять на себя град издевательств, чем получить удар кинжалом. Он знал, что Кроуэл оправдывает свою скверную репутацию: за короткое время своего пребывания во дворце этот подонок уже успел убить одного слугу и покалечить другого.

«Только почему я решил, что этот мерзавец оставит меня в живых, если я спою? — вдруг подумал Мэтт. — Вполне возможно, что мой голос приведет его в бешенство».

— Милостивый государь, я буду счастлив спеть для вас, — произнес он, преклонив колено. — Но в другой раз!

С этими словами Тинрайт вскочил, выбежал в сад и, прежде чем Кроуэл и его приятели опомнились, скрылся за пеленой дождевых струй.

«Такого оборота я не предусмотрел», — признал Тинрайт, пытаясь укрыться под высокой садовой изгородью.

Холодный ветер, острый как бритва, продувал насквозь промокшую одежду, и поэту казалось, что его кожа покрывается коркой льда. Тем не менее он понимал, что возвращаться в жарко натопленный зал нельзя. К счастью, Кроуэл не узнал его под маской, и сейчас надо держаться подальше от распоясавшегося бузотера. Разумнее всего тихонько пробраться в комнату, которую Мэтт делил с Пазлом, однако идти туда не через главные залы, а в обход слишком долго. Гулять в такую непогоду у поэта не было желания.

«Лучше подождать, пока эти горлопаны перепьются и улягутся спать», — решил он, притулившись к изгороди.

Когда голоса в саду смолкли и разноцветные силуэты перестали мелькать на дорожках, поэт проникся горькой жалостью к собственной персоне.

«Что ж, если меня никто не хватился, я хотя бы могу отыскать более теплое и уютное место», — вздохнул поэт, поглубже надвигая на уши шапочку менестреля и запахиваясь в тонкий плащ.

Костюм совершенно не защищал от холода и ненастья, и Тинрайту оставалось лишь сожалеть о том, что он выбрал столь легкомысленный наряд.

«Лучше бы я нарядился монахом, надел бы толстую сутану с капюшоном, — сетовал он. — А еще лучше — грабителем с большой дороги. Они, кажется, носят шерстяные плащи, отороченные мехом. Так нет, я решил покрасоваться перед дамами и изобразить какого-то дурацкого менестреля!»

Поблуждав по мокрому саду, поэт наконец нашел беседку, более-менее защищавшую от дождя. Но стоило ему с тяжким вздохом опуститься на скамью, как он заметил, что в беседке уже кто-то есть.

— О… прощу прощения, сударыня…