Игра теней - Тэд Уильямс

— Боги, крошечные человечки, магические предметы… — вновь откинувшись на подушки, пробормотала Мероланна. — Без сомнения, мир сошел с ума.

Выйдя из спальни, сестра Утта подозвала Эйлис, маленькую горничную герцогини.

— Позаботься о госпоже, — сказала она. — Не отходи от нее ни на шаг. Сегодня герцогиня пережила тяжкое потрясение.

«А кто позаботится обо мне? — размышляла жрица, спускаясь по лестнице. — Кто защитит меня в эти безумные времена, когда легенды становятся былью, а страшные сны сбываются? О милосердная Зория, я нуждаюсь в твоей помощи и поддержке сильнее, чем когда-либо».

* * *

Даже Мэтти Тинрайт, завзятый любитель вечеринок и пирушек — в особенности таких, за которые платили другие, — вынужден был признать, что развлечения становятся чрезмерными. Когда прямо за проливом стоят полчища врагов, собравшихся захватить город, бесконечная череда праздников и карнавалов кажется, мягко говоря, неуместной.

«Возможно, лорд Хендон таким образом пытается отвлечь жителей города от тревог, — рассуждал поэт. — Если это так, он взвалил на себя сложную задачу, потому что поводов для тревоги у нас слишком много. Правда, все эти демоны и монстры пока не предпринимали попыток захватить крепость. Но обитатели осажденного замка лишились возможности пополнять запасы продовольствия: на западе обосновался враг, на юге и востоке поля и луга выжжены и покрыты пеплом, ибо по ним прокатились бурные кровопролитные бои. Теперь нечего рассчитывать на скот из Марринсвока или сыр из Сеттленда. А корабли, прежде исправно доставлявшие в город съестные припасы, ныне стоят на якоре в гавани Южного Предела, обветшалые и бесполезные, как дырявые корыта».

Несмотря на печальные обстоятельства, беспокоившие даже придворного поэта, конца развлечениям не предвиделось. Сегодня отмечали первый вечер Джестримади, праздника в честь Матери Богов.

На Маркет-сквер должна была открыться ярмарка, а в замке готовили роскошный ужин и маскарад с музыкой и танцами.

«Праздники это, конечно, хорошо, — вздохнул про себя Тинрайт. — И все же такого мрачного и темного месяца димена не было уже лет двести — с тех пор, как жители сумеречной страны напали на нас в первый раз… Странно все-таки, что замок, такой угрюмый и мрачный днем, каждую ночь внезапно оживает и сверкает праздничными огнями. Словно здесь обитают привидения, которые после заката покидают свои спальни-гробницы, веселятся, танцуют и флиртуют, изображая живых».

Такую впечатляющую метафору непременно следует записать, решил Мэтт. Возможно, из нее выйдет целая поэма о придворных-призраках в темных масках, сквозь прорези которых хищным блеском сверкают глаза…

«Только Хендону Толли такой сюжет вряд ли придется по вкусу, — остановил поток своего воображения стихотворец. — А навлекать на себя гнев власть предержащих мне совершенно ни к чему. Лорд Найнор позволил себе несколько неодобрительных замечаний относительно правления Толли и вскоре бесследно исчез».

Но власть вдохновения оказалась слишком сильной. Тинрайт решил, что все же воплотит свой смелый замысел в стихах, но припрячет поэму до лучших времен. До тех времен, когда его пророческий дар и беспримерное мужество будут оценены по заслугам.

«Поэту не пристало болтаться на виселице, — размышлял Тинрайт. — Он создан для поклонения, обожания и восхищения. Но если ради того, чтобы заслужить восхищение, надо оказаться на виселице, я предпочту безвестность и забвение».

Да, бесславная жизнь лучше посмертной славы, в этом он не сомневался. В конце концов, кроме стихов в его жизни появилась иная цель…

— Очень даже неплохо, мастер Тинрайт, — одобрительно изрек Пазл.

После того как Хендон Толли удостоил старого шута своим вниманием, пусть даже насмешливым, тот избрал в отношении Тинрайта тон снисходительного добродушия, что до крайности раздражало поэта. Внезапно выражение лица Пазла изменилось, глубокие морщины сложились в печальную гримасу.

— Без сомнения, сегодня ты покоришь немало сердец, мой юный друг.

Тинрайт с сомнением взглянул на свои зеленые штаны, имевшие удручающее обыкновение завиваться вокруг лодыжек, придавая ногам совершенно лишнее сходство со штопором. Несомненно, яркая расцветка должна была привлечь взоры, хотя вряд ли странствующие менестрели прошлого походили на разряженных павлинов. Поэт надел маскарадный костюм, прежде принадлежавший Роббену Халлигану, покойному другу Пазла. Старик глядел на Тинрайта и чуть не плакал, вспоминая ушедшего товарища.

— Мой бедный старина Роббен, он был такой красавчик, — потирая глаза, изрек шут. — Ноги здоровенные, как дубовые стволы. А лицо — воплощенное благородство.

Сам Пазл ради карнавала нарядился в черное одеяние жреца-мантисса. Этот наряд шел к его длинному унылому лицу куда больше, чем пестрый костюм шута.

— Роббен, как и ты, любил прекрасных дам, — заметил Пазл. — И они платили ему тем же.

Тинрайт счел за благо промолчать. Разговоры о старине Роббене успели изрядно ему наскучить. К тому же он знал, что старый шут не нуждается в ответных репликах собеседника.

— Бедняга Роббен погиб от рук разбойников, — сообщил Пазл, сокрушенно качая головой. Тинрайт мог бы сам произнести следующую фразу, он слышал ее множество раз. — Керниос забрал моего дорого друга прежде времени. О, мне так его не хватает! Слышал бы ты, как дивно он играл на лютне и пел.

Тинрайту так хотелось отделаться от нудного старика, что он уже подумывал, не отправиться ли на службу в храм. От этого отчаянного поступка поэта спасло появление маленького мальчика-пажа, который принес Пазлу записку от оруженосца Хендона Толли.

— Похоже, я нужен при дворе! — сияя от удовольствия, произнес старый шут. — Правитель Южного Предела хочет, чтобы во время пира я сидел рядом с ним и развлекал его!

«Как видно, правитель надеется, что общество шута отвлечет его от угощения и убережет от обжорства», — решил про себя Тинрайт.

Разумеется, он не стал делиться своей догадкой с Пазлом. Стремительное возвышение старого шута позволило тому воспрянуть духом и сделало невыносимо хвастливым. В отличие от своего друга, Мэтт Тинрайт пока не удостоился благосклонности властей, и это обстоятельство мешало ему искренне радоваться успехам Пазла.

— В записке ничего не говорится обо мне? — тщательно скрывая волнение, осведомился поэт.

— Увы, нет, — покачал головой Пазл. — Но, полагаю, мой юный друг, ты можешь отправиться со мной. Я исполню милорду одну из ваших песен, и, возможно…

Тинрайт невольно вспомнил, какой унизительный прием он встретил в прошлый раз, когда потащился за Пазлом. А еще он вспомнил то, что старался выбросить из головы: Хендон Толли был ему крайне неприятен. Для человека, ищущего успеха при дворе, это неизбежно станет досадной помехой. Но Мэтт Тинрайт не мог приказывать собственному сердцу. Нынешний правитель Южного Предела внушал ему неприязнь, более того — ужас и отвращение.