"Мертвая рука". Неизвестная история холодной войны и ее опасное наследие - Дэвид Хоффман

Но не всё шло так успешно, как утверждал Алибеков. Попов вспоминал, что в Степногорске возникали «огромные проблемы»:

«Работники были пьяницами, и их не слишком беспокоило то, чем они занимались. Единственное, что требовалось — чтобы сибирская язва могла убивать, и они испытывали её на животных. С точки зрения микробиолога, они делали грязную работу. Завод был весьма непродуктивен, и результаты зачастую оказывались жалкими — иногда у них что-то выходило, а иногда не удавалось получить сибирскую язву. Её клетки распадались в ходе фаголизиса…{Фаголизис — разрушение бактерий фагами. — Прим. ред.}. И довольно часто микробы сибирской язвы в этих огромных реакторах просто не выживали. Люди из “Биопрепарата” жаловались. Они спрашивали, не можем ли мы помочь Алибекову с его проблемой… Они не могли её решить. Они думали, что причина в недостаточной стерильности компонентов».

Тем не менее, как вспоминал Алибеков, цель была достигнута: «Степногорск продемонстрировал нашу способность вести биологическую войну в масштабах, неподвластных ни одной другой стране за всю историю. За предыдущие четыре года мы продвинулись в науке биологической войны дальше, чем за все сорок лет после Второй мировой».

В сентябре 1987 года Алибеков получил повышение, его перевели в Москву. Всего через несколько месяцев пребывания в «Биопрепарате» перед ним поставили первую масштабную задачу: руководить созданием нового оружия на основе оспы. Он провёл день за чтением сверхсекретного документа, который после описывал как пятилетний план разработок биологического оружия. Горбачёв подписал этот документ в феврале 1986 года. В нём перечислялось, какого рода оружие и системы должны были быть испытаны, и когда именно (в интервале от 1986 до 1990 года). Алибеков увидел строчку о выделении средств на 630-литровый вирусный реактор для производства оспы в Кольцове. «Наше военное руководство, — вспоминал он в мемуарах, — решило сосредоточиться на одной из самых сложных проблем биологического оружия — на преобразовании вирусов в орудия войны». Он также писал: «Горбачёвский пятилетний план и щедрые расходы, которые к концу десятилетия превысили бы миллиард долларов, позволили нам догнать, а затем и превзойти западные технологии».[582]

Когда Алибеков побывал в «Векторе», оспенный проект только сдвинулся с мёртвой точки. Он вспоминал, что «самым ценным имуществом “Вектора” был новый дорогой вирусный реактор», средства на который выделил Горбачёв: «Его сконструировал один из наших институтов в Москве… Он был первым в своём роде в мире. Он был около полутора метров высотой и был заключён в толстые стены из нержавеющей стали. Перемешивающее устройство внизу постоянно взбивало жидкость, как одежду в стиральной машине. От реактора в нескольких направлениях шли трубы, как для отведения отходов, так и для выпуска готового материала для оружия. Окно на выпуклой крышке реактора позволяло учёным в любой момент наблюдать за состоянием вирусной культуры».

Попов также знал о пятилетием плане для биологического оружия и был уверен, что его одобрили на высшем уровне. «У нас не было сомнений, что за этим стоит Центральный комитет. Ни малейших сомнений», — говорил он. Однажды в Москве Попов прочёл совершенно секретный документ в папке, касавшейся долгосрочной программы разработок. «Помню, что не вернул бумагу на место и взял её с собой куда-то ещё в “Биопрепарате”; за мной бросились в погоню, потому что это был совершенно секретный документ. Он лежал у меня в папке, даже не в портфеле, мне дали его в папке, и был специальный стол, за которым я должен был сидеть. Не знаю, как это случилось — может, я вышел в туалет или ещё куда-то». Охранники остановили Попова и вернули его.

***

В истории горбачёвской борьбы за разоружение — при всём желании Горбачёва отстранить от власти военных и влиятельных конструкторов, готовности отказаться от доктрины о двух непримиримых военно-политических блоках и рассуждениях о мире, свободном от ядерной угрозы, — был один необъяснимый пробел. Погоня за биологическим оружием, которую скрывали в секретных институтах и даже в Кремле именовали «работой над специальными проблемами», разворачивалась в тот момент, когда Горбачёв достиг успехов в переговорах с Рейганом. Горбачёв с отвращением относился к ядерному оружию, заявлял и о желании ликвидировать химическое оружие. Но боялся ли он патогенов?

Ключевой вопрос: что Горбачёв знал о бактериологической программе. Согласно записям, некоторые члены Политбюро знали об ужасном содержании пробирок в Оболенске и «Векторе». Определённо знал об этом Лев Зайков, начальник Катаева, который курировал в Политбюро военно-промышленный комплекс. Горбачёв должен был узнать о программе, когда стал генеральным секретарем в 1985 году, а возможно, и раньше. В подборке Катаева есть документ, где упоминается постановление ЦК по биологическому оружию от 18 ноября 1986 года. По сути, это был указ, и Горбачёв точно должен был о нём знать. Три источника утверждают, что в конце 1980-x Горбачёв и Политбюро держали руку на пульсе программы: это Алибеков, создававший конвейер сибирской язвы; Попов, работавший в Кольцове и Оболенске; Владимир Пасечник — хорошо информированный руководитель одного из институтов в этой системе, позже перебежавший в Великобританию. Алибеков утверждает, что видел пятилетний план, подписанный Горбачёвым. Черняев — вероятно, самый близкий советник Горбачёва — также подтверждал в интервью, что Горбачёв знал о нарушении Советским Союзом договора о биологическом оружии. Черняев настаивал, что Горбачёв хотел положить конец программе биологического оружия, но военные ввели его в заблуждение: пообещали закрыть программу, но не сделали этого: «Даже Горбачёв не был в курсе всей деятельности нашего военно-промышленного комплекса».[583]

Неизвестно и то, какую информацию Горбачёв получал от КГБ. Соединённые Штаты отказались от программы наступательных биологических вооружений в 1969 году. Однако учёные, участвовавшие в советской программе, утверждали, что сотрудники КГБ много лет рассказывали им о существовании американской программы бактериологической войны — враги её, мол, просто хорошо скрывали.

Если Горбачёв знал о советской программе и был полон решимости замедлить гонку ракетных вооружений, то почему он не предпринял более активных действий, чтобы затормозить гонку вооружений в пробирках? Опираясь на свою политику гласности, он сделал так много, чтобы обличить злодеяния советского прошлого — например, признал сталинские репрессии. Так почему же он не мог раскрыть или остановить опасную работу над бактериологическим оружием, начавшуюся задолго до того, как он пришёл к власти? Ответить на этот вопрос трудно.