Дни яблок - Алексей Николаевич Гедеонов

с Зильничей были тут как тут и ещё… можно было бы сварить зелье… Да не в чем… Я укололся обо что-то, не сильно. И выудил со дна сумки пучок дедовой соломы. Туго препоясанный перевяслицем. Похожий на сноп — маленький.

— Хм! — не обрадовался поначалу я. И поглядел на дерезу внизу крадущуюся. — Хм! Знаю… знаю… вот, — пробурчал я сам себе. — Перевясло… Перевес… Переход… Мост… Ну, конечно же… Кто бы справился? Ну, других вариантов у меня нет.

Скарбник тем временем дул на пламя и бросал в него щепки — в ответ оно пускало синий, скорее, бирюзовый дым… Становилось колдовским.

Дереза явилась к нам вновь застенчиво. И туман с ней. Мы были в двух лестничных маршах друг от друга.

— Хорошенькое дело, — моментально заметил я. — Ну-ка, ну-ка… Дай-ка мне биндочку, — попросил я Скарбника. Тот оторвал значительный кусок от своей псевдотоги… Через несколько минут, после плевания, шипения и шуршания, мне удалось изготовить из соломы и холстины что-то похожее на косичку. — Это перевес, — сказал я призраку. — Он на нашей стороне. Мостик, если ты не в курсе. А теперь, — продолжил я, — самое время настроить его. Ты же у нас мастер по настройкам, смотри.

И я раскрыл химию… Чтобы удобнее было. Мостик, с относительно чистого листа.

— Porta ponta redeant, — сказал я. Почти ничего произошло — кроме, конечно, незримого.

Лестница вздрогнула и немного повела влево.

— Да… Красиво списать. Сделать подобное… Тут нужен выручатель… — заметил я почти бесстрастно.

Скарбник глянул на меня с одобрением.

— Дай мне туман этот, он же колдовской, — попросил я.

Спустя минуту он сунул мне прямо в руки что-то, похожее на маленькую медузку, серую и дымную.

— Ну, — заметил я. — сейчас посмотрим…

И бросил туман в огонь, одну волшбу к другой. На лестнице ничего не произошло. Поначалу. Потом огонь изменился, стал чем-то дымным и тягучим.

Тут всё и вступило в реакцию. Поначалу пропали звуки, потом лестница, а дальше прямо из-под наших ног вырвался длинный мост, довольно прочный, хоть и без перилец. Мостик дрогнул и стал разворачиваться, будто ковровая дорожка.

— А вот тут промахнулся, — заметил я почти искренне, — перелёт перевеса.

Мост, судя по всему, протянулся дальше, чем я думал. Прямо из-под наших ног — на Замковую гору.

Скарбник попытался придать лицу удивлённое выражение, на самом деле осерчал.

— А из тебя, — сказал я притихшей дерезе, — сделаем известно кого. — В ответ она меня уколола. — Это твоя очередная ошибка, — мстительно сказал я. И повернулся к хмурому Другу Рима. — А третья служба впереди. Иди на мост, спасайся от скотинки! Капра абра лициан!

Огромная масса дерезы, наползавшая на нас снизу, внезапно скукожилась, потом распалась на комья, затем осела на склоне… Мгновение спустя по склону карабкались козы…

— Де кози скачуть, там деревця плачуть, — заметил я.

Скарбник стоял между ними и мостом и поздно сообразил.

— За что? — спросил он.

— С того, что смерть — тайна земли, а жизнь — знание небесное, — важно сказал я.

Скарбник помолчал, вновь улыбаясь скромно. Мне его ухмылки не понравились…

— Ну, — заметил он, — что ж. Если бы ты это понял так, как я… Но не пожелаю, нет.

— Или думал, не догадаюсь? — спросил я. — Хотел скормить меня пани-хозяйке, загадать мне службу на полтыщи лет, а сам в сторону. Греться.

— Ну ты умный, — хмыкнул он.

Дерезовые козы были рядом. Не хотелось бы плохо говорить про собственную магию, но в облике их проскальзывало что-то волчье. Видимо, от ягод… Затем зверьё учуяло Скарбника и ринулось — он побежал помосту. Тот раскачивался. Впереди виднелся замок, наш, как новый, свежебелёный.

Я поджёг мост. Тетрадь по химии сгорела радостно, а вот солома вспыхнула немного лениво — словно сырая.

— Я знаю желания! — крикнул Скарбник. — Твои и всякие, человечьи! Я полезный! Беру излишек только. Взамен даю! Могу и золото дать, знаю места. Подскажу путь к любви. Исцеляю!

Слова его угасали медленно, солома всё же пропиталась потвориной мрякой и горела, как и часть тоги «Друга Рима», вяло. Козы из дерезы оттеснили Мелетия. Спала к горе, я увидел, как он ступил под стены, как размахивал он там руками, как козы ухватили край одежд его и начали жевать, по-средневековому неспешно. Затем мост догорел, изображение стало выцветать — я услыхал, как дзыгар на башне бьёт три. И всё растаяло.

Неторопливый дождик накрапывал с этой стороны времени. Лестница вернулась на место вместе с сонной дерезой, обычной на горах у нас.

Я поднялся в город, дошёл до переулка, затем до парадной каменной лестницы, недостроенной с довойны. Вышел на площадь. У фонтана ещё стояли столики, забытые с лета, так недавно ушедшего от нас… По ним прыгали воробьи.

В чаше фонтана лежали листья — на дне, под водой, что казалась серой — ведь смотрелась только в небо. Плыли сквозь рябь по перевёрнутому небу косматые облака — прошедшее ненастье. И далеко-далеко, за ненашим краем, гуси рассказывали ветру про пору прощания. Колокол вторил им — я слышу его теперь так редко.

Подошёл троллейбус. Два сцепленных вагона. Длинный маршрут потому что. И по Старой дороге к тому же.

«Только бы не заснуть, — подумал я. — Шесть остановок. А то завезут за Куриный Брод и даже дальше».

Как-то раз на кухню к тёте Алисе залетел голубь. Вообще-то в этом нет ничего такого страшного. Может, душа ошиблась форточкой. Может быть, в старой голубятне у них во дворе все ещё жили какие-то птицы-подкидыши. А может быть…

В общем, голубь влетел на кухню и стал клевать хлеб на столе.

Вернувшиеся с натуры тётя Алиса, дядя Жеша и сын их, великоразумный Додик, застали птицу абсолютно бездыханной и, как выразился позже дядя Жеша, «совсем завалившуюся на крыло».

Семейство Голод не растерялось. Мама, посетившая сестру через час после описываемых событий, рассказывала.

— Представь себе, — говорила мама, — захожу к ним за выкройкой, крыжовник принесла — и вижу: бедный Додик в рваной майке рисует дохлого голубя, огурцы и синенькие на этой их клеёнке… терракотовой. Алиса над ним стоит и подгоняет: «Быстрее, говорит, зарисуй! Свет уходит».

— Я, — включилась в беседу тётя Ада, непременно гостившая у нас, — вообще опасаюсь у них есть теперь. Раз тоже зашла к ним, как к людям прямо из клиники. Принесла битки, ну, конечно, биточки подозрительные были, кто-то из девочек баранину купил и, наверно, с рук. И Алиска, эта бестолочь, мне говорит: «Ты, Ада, отстала, сейчас сыроедение — это всё. Уноси своё мясо». Была уставшая тогда, решила: она про сыр мне