Ларец - Елена Чудинова

— Россия все ближе к нам, но вместе с нею ближе ее болезни, — отвечал князь Андрей Львович. — Ну да успеется о том. Брате Сергий, чую я, заработались мы с тобою до беды!

— Ох, незадача! — Инок хлопнул себя ладонью по лбу и проворно метнулся к небольшой печи, топившейся в конце залы. — Ан нет, не прозевали покуда!

В руках его оказался медный котелок. Вскоре молодой монах уже шел обратно с уставленным чашками подносом. Чашки оказались из тончайшего китайского фарфора, а клубившийся над ними пар щекотал ноздри ни на что не похожим сладким запахом. Напиток, разлитый в них, был непрозрачного цвета, то ли коричневатого, то ли розового. Пожалуй, цвета лепестков чуть увядшего розана.

— Чаем, какой пьем мы здесь, мало кто лакомится в России, — сказал князь. — Однако ж самой изысканной китайской траве у нас предпочитают то, что само растет под ногами.

Нелли не без опаски подняла свою чашку.

— Листья бадана варятся в воде пополам с молоком, — улыбнулся ей брат Сергий. — Сей напиток очищает кровь и бодрит разум.

— Хороша трава, ой, хороша, — Параша даже зажмурилась, вдыхая. — Коли доживем здесь до лета, с собою росточков возьму.

— Завянут на чужой земле, душенька, даже и не хлопочи зря.

Нелли решилась и глотнула. Нельзя сказать, что напиток ей понравился, однако отчего-то захотелось сделать еще глоток.

— Дивное питье, — похвалил и Роскоф. — Мы, французы, знаем толк больше в винах, но начинает мне представляться, что не меньше богаты вкусовые свойства трав.

— Странно глядеть мне на тебя, племянница, — князь вздохнул. — Ты вовсе дитя на вид. Однако ж ты успела побывать в плену у опаснейшего демона, и тебе дан свыше дар, быть может, таящий его погибель.

— Отчего охотитесь вы за Венедиктовым? — смело спросила Нелли. — Зла в мире много, и, я чаю, не всякое зло вам поперек.

— Как говорит один народ, что живет подале отсюда, в тундре, в реке Зла текут два потока. — Князь Андрей Львович, казалось, не удивился. — Они не смешиваются. Одного из этих зол мы не касаемся, другое же убиваем везде, где находим. Но надобно ль тебе о том задумываться, я не знаю. Ты лишь дитя, играющее в игрушки, и гениальность твоя в том, что ты безмятежно прикасаешься к великим вещам. Играй, дитя, играй, а коли опрокинутый тобою солдатик окажется сгустком древнего Зла, что же, тем лучше.

Нелли допила остывший бадан.

— Нравится ль тебе Белая Крепость, маленькая Нелли? — спросил отец Модест, когда они вновь вышли в морозный день.

— Да, — Нелли, поколебавшись, стянула маску и запихнула ее в карман: мороз уже не был так зол. И то сказать, не за горами март, март даже не за этими горами, что обступили крошечный резной городок. — Но вить я не затем здесь, чтобы ею любоваться.

— Ларец твой уж у тебя в горнице, — ответил отец Модест. — Только не набрасывайся на него, как изголодавшийся на обильную пищу. От сего случается изрядная тяжесть в желудке.

Вот уж странность: столько значил для Нелли ларец, а содержимое его впервые было полностью разложено на столе, и его возможно стало спокойно рассматривать столько, сколько хотелось. Не надобно ни таиться, ни торопиться. Саламандра, словно страж, весело косила красным глазком на немыслимое сверканье, словно детская светелка неведомой Насти превратилася в пещеру Аладдина. Огонь единственной восковой свечи отражался в сотнях многоцветных граней, бросающих тонкие иголочки-лучи.

Приглядевшись к сверканию, можно было увидеть, что драгоценности разложены на три кучи. Нелли, отец Модест, Параша и Катя сидели за столом, деловито перебирая камни, словно бобы для супа. Впрочем, заняты этим были трое кроме Нелли: та лишь наблюдала, не дотрагиваясь сама.

— Он наверное знал, какая вещь ему потребна, — повторяла Нелли задумчиво. — Сам признавался, что знает с тех пор, как увидал. Попыталась я тогда выведать, так он хитрый.

— Ну, понятно, нашла дурака. — Катя поднесла к лицу брошь из рубина, и в ее черных глазах заплясали багряные искорки. — А эта цацка как?

— Прошлый век, — ответил отец Модест, — хотя и начало, судя по оправе. В сторону покуда.

Катя переложила рубин из одной сверкающей груды в другую.

— Вот чудная браслетка, вроде детской, — Параша подняла сцепку похожих на маленькие яички мутно-белых полупрозрачных камушков. — Ох!

Закачавшись в пальцах девочки, яички заиграли радугою.

— Опал-арлекин, как называют такие камни итальянцы. — Отец Модест, приподняв ладонью, пригляделся внимательней к серебряным сочленениям украшенья. — Это не браслет, а нарукавье, девичье, не женское. Верно, к нему была пара, да потерялась.

— Так куда его? Оно — старое?

— Старое. Сюда.

Камешки пристроились в другую кучу.

Нелли давно уж приглядывалась, ожидая, когда из неразобранной груды извлекут восточное, видно, колье, в виде двух золотых змей, удерживающих крупный черный камень.

— Неужто золото? — обескураженно спросила Катя, наконец до него дотронувшаяся. — Экой странный цвет!

— О, нет, не золото! — Отец Модест ухватил двумя пальцами одну из змеек у головы, словно она была живой и могла укусить, выпустив из пасти черный камень. — Я встречал подобное у Платона, но вижу впервые. Сие оришалк. Право слово, настоящий оришалк! Сплав золота с медью.

— Сдается мне, что я уж слыхала это слово, батюшка, — Параша наморщила лоб. — Вот только никак не вспомню когда.

— Едва ли ты читывала Платона, Прасковия, — как-то вскользь заметил отец Модест. — Но откладываем вслед за девичьим зарукавьицем, украшение весьма старое.

— А сие что вообще такое? — Нелли еле удержала собственную руку.

— Застежка для верхнего платья, также давней работы. Сия камея никак не подходит, начало столетия нашего…

— Это бабушки Агриппины, она от Пугача нас с Орестом спасала… Дедушка брошь на годовщину свадьбы заказывал резчику в Милане.

— Она тебе рассказывала?

— Нет же, я камею надевала не раз, — пояснила Нелли нетерпеливо: ей казалось, что дело идет слишком уж медленно. — В первый раз я видала, как они молодые были, я и не поняла, что Грушенька и есть бабушка. А второй уж раз я самое себя видела, да брата маленьким…

— Ладно, брошь сия нам не надобна. — Отец Модест отложил камею вслед за рубином.

— Серьги-то какие, красота, — Катя залюбовалась изумрудами. — Только к твоим глазам к серым зеленое плохо. Не личит!

— Плохо, не личит, — передразнила Нелли. — Я что, на бал собираюсь? Что серьги, отче?

— То же, что и камея. Одного времени.

Свеча догорела до серебра, и пришлось втыкать в горячий подсвечник новую. Предвесенняя ночь за окном сгустилась до самого темного, предрассветного часа. Третья груда на столе убывала, превращалась в заметные по отдельности украшения, числом пять, три… в одно-единственное грубое золотое кольцо с мутноватым сапфиром.