Первая командировка - Василий Ардаматский

— Девчата, по ком рев?

Засмеялись, но осторожно... А на носке корзин Рая и Маша отошли, втянулись... В общем, все девчонки работали. Но Галя Шухмина ушла. Сказала: «Делайте со мной что хотите, но я жить хочу» — и ушла. Больше Самарин никогда не видел ее, даже когда она бывала рядом.

А чертова работа между тем продолжалась, и к середине дня все к ней приладились, что ли, перестали замечать все неприятное и трудное, только ругались страшно, когда девчонок рядом не было. В три часа сходили неподалеку в столовую, пообедали — и снова в ямы. Краснолицый дядька, видно, боялся, что с обеда никто не вернется, а как увидел, что все вернулись, сам залез в яму и работал вместе с ребятами.

К вечеру все ямы были снова засыпаны сухой картошкой, и когда ссыпали туда последние корзины, было чертовски приятно. Девчонки запели, но не веселое, а печальное — про погибшего героя-пограничника. И песня эта как-то хорошо тревожила душу.

Пора собираться домой — нет краснолицего дядьки. Искали его, звали — исчез. Стали шутить:

— Он боялся, что мы деньги за работу спросим.

— Да, нет! Совесть его заела.

Лешка Сарнов пошел вдоль ям и вдруг закричал издали:

— Ребята! Скорей сюда!

Прибежали и видят — в яме лежит навзничь на картошке дядька, и лицо у него белое-белое. Двое девчат спрыгнули в яму, потом кричат оттуда:

— Ребята, его надо поднять отсюда!

Вытащили его из ямы, положили на скамейку. Кто-то побежал за водой. А дядька глаза открыл, смотрит на нас. Постепенно он пришел в себя и даже сел. Сказал тихо:

— Сердце зашлось... Зря в яму полез. — Он улыбнулся синими губами: — Молодость вспомнил, как в девятнадцатом... на Тамбовщине... грузили мы для Москвы реквизированную у кулаков картошку... И как потом Ильичу телеграфный рапорт отбили...

Притихшие ребята смотрели на него во все глаза — их точно коснулось вдруг то далекое, неведомое им время.

Дядька совсем воспрянул, вместе с ребятами вышел на воздух, посмотрел на них и засмеялся:

— Видик у вас — волк сдохнет.

И тут ребята посмотрели друг на друга и тоже принялись смеяться — лица у всех в засохшей грязи, одежда — как из лужи вынутая, а руки — бог ты мой! — заскорузли от грязи и холода. Все глядят на свои руки и смеются. И такое у всех хорошее чувство — не передать словами.

Дядька повел ребят за сарай — там была водопроводная колонка. Стали мыться и чиститься. Девчонки, будто они меньше устали, помогали ребятам. И снова весело было, но, конечно, не так, как утром.

Машин на обратную дорогу не было. Ребята сердечно, как с близким человеком, попрощались с дядькой и пошли на пригородную станцию. В дачном поезде заняли вагон и, когда расселись, вдруг притихли. Вот когда всех усталость придавила. Но тут Лешка Сарнов со своим тенорком:

Здравствуй, милая картошка...

И все как подхватят в голос:

Пионеров идеал,

Тот не ведал наслажденья,

Кто картошки... не таскал!

Вот что вспомнилось Самарину в далекой Риге, вспомнилось, наверно, потому, что во всей его прежней жизни это был первый день, когда он пережил счастливое упоение работой для людей, работой среди товарищей, на глазах у них, наравне с ними... А вспомнилось это потому, что с человеком всегда вся его жизнь...

Шумела улица. Мчались немецкие машины лягушачьего цвета. Скрежетали на поворотах трамваи. В небе назойливо качался самолетный гул. И среди всего этого чужого сидел на скамейке, глядя на подернутую зеленой ряской густую воду канала, Виталий Самарин. Один...

И постепенно радостное чувство в нем таяло, сменяясь привычной тревогой о деле. Праздник кончился. Надо трудиться...

Два месяца Осипов работал хорошо, выполнял поручения Самарина, добывал ценную информацию по собственной инициативе. Дважды за это время Центр отмечал особую важность полученных им из Риги сообщений. Когда Самарин первый раз сказал об этом Осипову, он только пожал плечами и спросил с ухмылкой:

— Прикажете радоваться?

Он вообще держался странно — к своей работе с Самариным относился со злой иронией, словно ему доставляло удовольствие издеваться над самим собой, над своим новым положением. Самарин понимал, что пережить свое поражение ему нелегко, и всячески старался не давать ему повода для размышлений об этом, наоборот, при каждом удобном случае подчеркивал свое уважение к его профессиональному опыту. Они вместе разработали сложную систему конспирации их связи. Домашние встречи прекращены — во двор выходит слишком много окон их дома, заселенного немцами разных служб. Созданы «почтовые ящики» на Лесном кладбище, на пригородной станции Булдури и на рынке. Закладка в них и выемка материалов подчинены строгому расписанию. На случай если возникнет необходимость личной встречи, придумано условное оповещение с помощью домашних телефонов. Такие встречи будут проводиться на рынке в семь тридцать утра. Однако они будут предельно редкими и только при действительно острой необходимости...

Теперь Самарин почти все время был самим собой — советским разведчиком, пользующимся знанием и опытом, уже приобретенными в жизни. Раухом он оставался только для своего компаньона Магоне и во всех других контактах с городом, в котором он жил и действовал. Казалось, Самарину должно от этого стать легче, ибо четко определились его жизненные позиции. Но ему стало труднее. Раньше не было такой резкой разграниченности между этими двумя позициями, и он большую часть времени жил по легенде. Теперь как бы возник постоянный рубеж, по одну сторону которого он был,советским разведчиком, а по другую — немецким коммерсантом. Наличие этого рубежа и стало для Самарина неожиданной трудностью.

Самарин остро это почувствовал во время первой же встречи с Осиповым на рынке. Может быть, особую остроту создало то, что разговор у них произошел не простой...

В свое время Осипов сообщил, что пришедшие к ним в абвер гестаповцы хвастались, будто в Берлине готовится некая супружеская пара, которая совершит в русском тылу эффектные террористические акты. Недавно Осипов в донесении уточнил, что она уже в Риге и здесь ведется ее подготовка к забросу. Самарин попросил его пристально следить за этой операцией и, главное, добыть хоть какие-нибудь данные о террористах, чтобы их легче было обнаружить, когда забросят.

И вдруг поздно вечером условный телефонный звонок от Осипова — он вызывал Самарина на личную встречу. Утром в семь тридцать они встретились внутри здания крытого рынка, и Осипов с места в карьер заявил, что следить за подготовкой тех террористов он не может — гестаповцы очень тщательно секретят операцию и малейшее любопытство к ней вызывает у них подозрение.

Во время встречи Самарин предложил ему вместе продумать безопасные способы получения сведений, но Осипов категорически отказался.