Первая командировка - Василий Ардаматский

Но нужно идти дальше. Нужно идти. Дальше...

Самарин совершает это восхождение впервые. Как же ему трудно...

Эту ночь Виталий Самарин спал непробудно, без снов. Когда пришел от Осипова, почувствовал такую усталость, что сразу, точно в полусне, разделся, роняя на пол вещи, кинулся в постель — и все словно исчезло...

Проснулся в восемь утра. Открыл глаза. Увидел потолок со знакомой трещиной наискось. Повернул голову. Увидел разбросанную на полу свою одежду, и мгновенно вспыхнувшая неисповедимая сила выбросила его из кровати. И он замер на месте. Стоял в одних трусах, смотрел в стену и видел там себя, Осипова, минувший вечер. Видение было мгновенным, но вместившим в себя все.

— Ты все-таки справился, Самарин, — произнес он тихо, немного удивляясь и даже сомневаясь, что он действительно провел это главное свое дело.

Но не будем самообольщаться — утро как утро, и надо заниматься гимнастикой. Это у него со школьных лет, когда он, бывало, включив радиотарелку, выполнял команды невидимого учителя гимнастики и конечно же на трудных упражнениях подхалтуривал, подмигивая тарелке. И здесь он каждое утро, проделывая упражнения, как бы возвращался в детство, в ту свою далекую жизнь, и от этого зарядка для него была чем-то большим, чем просто какие-то заученные движения.

Но сейчас с гимнастикой не вышло — вчерашнее стояло перед ним вплотную, и отвернуться от него он не мог, как не мог и выключить певшую в нем гордость за сделанное. Вот бы сейчас на минуточку повидаться с Иваном Николаевичем, сказать ему, как все получилось, и увидеть его глаза или хотя бы его извечный короткий кивок, когда он чем-нибудь доволен и одобряет! Но нет, во всем этом большом городе он ни с кем не мог поделиться своей радостью. Разведчики чаще и умирают в одиночку, в одиночку они и радуются, и горюют...

Самарин побрился, умылся, надел чистую рубашку, начистил до блеска ботинки — собирался как на праздник, хотя сам иронически посматривал на себя: на празднике-то он будет один-одинешенек...

Он долго бродил по городу, даже устал, а когда обнаружил, что уже второй раз идет по Суворовской улице, вдруг подумал: а это же опасно вот так бесцельно, отключившись от всего, ходить по городу, в котором кругом — враги. Самарин прошел на бульвар у вокзала и сел на скамейку.

Все-таки ему было чертовски приятно. Он рассеянно огляделся по сторонам: постой-постой, ведь однажды со мной что-то такое уже было. И такая усталость, и такая радость...

Да, было!.. Ранним весенним утром студенты юридического института заполнили площадку перед консерваторией. Ждали машины, чтобы ехать на ленинский субботник. Начинался солнечный день под высоченным блекло-голубым небом. Было холодновато, но солнце пригревало чувствительно, а главное — настроение веселое, песенное, когда все смешно и когда нет сил устоять на месте. Девчонки запели «Как много девушек хороших», и это тоже было смешно, что они про себя песню поют, действительно хорошие девчонки. Особенно Галя Шухмина... Впрочем, она не пела, стояла среди девчат задумчивая...

Пришли грузовики. Садились кто куда успел. Самарин оказался в кузове рядом с Галей и вдруг обнаружил, что она чем-то расстроена, на шутки его не отвечает, смотрит прямо перед собой большими синими глазами, и лицо у нее будто окаменело. Кто-то попробовал запеть «Марш веселых ребят», и опять смешно получилось — от тряски голос запевалы сорвался на петушиный крик. Все хохотали. А Галя громко сказала: «Идиоты».

Самарин удивленно посмотрел на нее:

— Кто идиоты?

— Идиотизм вообще — что нас вместо занятий везут на какой-то овощной склад, — ответила она, не повернувшись к Виталию. — Кто-то на складе плохо работает, а мы должны работать за этого «кто-то»... Идиотизм... — повторила она.

Самарин испытывал странное чувство — сказанное Галей вроде имело какой-то смысл, может, даже свою правду, но как можно говорить это с такой злостью и испытывать отчужденность от всех своих товарищей, которым сейчас весело от всего, даже от тряски в кузове грузовика!

Приехали наконец на далекую пустынную городскую окраину и выпрыгнули из грузовиков возле мрачного длинного приземистого кирпичного здания, стоящего вдоль оврага, который был мусорной свалкой.

Из склада вышел краснолицый дядька в брезентовом плаще и в надвинутой на уши шляпе, Все столпились вокруг него.

— Ребята, беда у нас вышла... — начал дядька хриплым голосом.

— Вот за этого красномордого мы и будем работать, — услышал за своей спиной Виталий. Это сказала Галя.

— На складе воду прорвало, залило картошку, — продолжал дядька. — Надо ее спасать для людей. Воду мы кое-как откачали, теперь надо картошку вынести на воздух, на просушку и отсортировать гниль. Корзины для выноса есть. Носить будем туда... — Дядька показал на чистый от мусора кусок земли метрах в двухстах. — Там будем сортировать, а потом опять ссыплем в бункера. Вот и все... — Дядька оглядел ребят и заключил хмуро: — Оделись вы, конечно, не по, этому делу...

— Но можно было и предупредить, что в грязи будем возиться! — громко сказала Галя. Сама она была, между прочим, в довольно заношенном плащике.

— А я и предупреждал, — ответил дядька, уже направляясь к складу.

Вошли в здание, и у всех защипало в носу от острого запаха кислятины. Висевшие под потолком слабые лампочки освещали помещение еле-еле, бункера с картошкой виднелись черными бездонными ямами, откуда и несло кислятиной. Вдоль бункеров стояли корзины.

— Я думаю так... — сказал дядька. — Половина вас лезет в бункера насыпать корзины, другая половина будет носить корзины к месту сушки, и каждые два часа будете меняться местами.

Все было ясно, но ребята стояли и смотрели в черные ямы. Неугомонный Лешка Сарнов вдруг затянул своим жиденьким тенорком:

Тот не ведал наслажденья,

Кто картошки... не таскал!..

Никто, даже не улыбнулся. И тогда Самарин с лихим возгласом «Пошли-поехали!» спрыгнул в бункер, скрывшись в нем по пояс. Стали прыгать туда и другие.

И началась работа...

Нет, не ангел, конечно, выдумал эту работу. Картошка грязная, мокрая, холодная, выскальзывает из рук, то и дело натыкаешься на гнилые, которые с вонью плющатся в руках. А стоишь на картошке, которая вертится под ногами, особенно когда надо поднимать полную корзину. Спустя полчаса в грязи по плечи, все на тебе мокрое, от озноба одно спасение — работать быстрей и без раздумья: картошку в пригоршни — и в корзину, в пригоршни — и в корзину, в пригоршни — и в корзину, и ни на что не отвлекаться, смотреть, как наполняется корзина, и думать только о том, что эта чертова картошка действительно нужна людям. Таскать корзины к месту сушки — дело полегче, главное — все время на воздухе, на солнце, за два часа там просыхаешь, и даже жарко становится. А потом опять в холодные ямы... Особенно трудно было девчонкам: После первой смены работавшие вместе с Самариным Рая Сурмина и Маша Курочкина вылезли из ямы и разревелись. Лешка Сарнов из соседней ямы громко спросил: