«Попаданец» на троне. «Бунтовщиков на фонарь!» - Герман Романов

— Я хочу выпить за то, — начал он речь, — чтоб эта русская кровь была последней. Выпьем же и забудем эту войну, никому не нужную. И о том, прошлом, более не вспоминать и не напоминать! До дна!

Водка пошла хорошо, в желудке стало сразу же тепло, и он закусил горячей гусятиной. Миних хлобыстнул чуть ли не одним глотком, чуть морщась, выпила и Екатерина. Вот только к закуске она не прикоснулась, сидела с открытым ртом, а на глазах выступили слезы.

— Что ты, милая, закусывай. Тебе мясо есть надо, чтоб мне наследников сильных и здоровых рожать!

Рядом кхекнул Миних, от таких слов Петра он подавился куском гусятины.

Петр постучал старика по крепкой спине — тому полегчало. Екатерина аккуратно ела крылышки, на щеках появился румянец.

— После первой и второй промежуток небольшой, — Петр шустро разлил водку по бокалам в прежней дозировке.

Все трое выпили водку почти одновременно, словно старались с помощью данного способа избавиться от задних мыслей. Петр ласково и ободряюще улыбнулся жене — ему понравилось, что та, не чинясь и не ломаясь, разделила с ними это простое угощение. И надо же — сидят за одним столом трое природных немцев, но пьют совершенно по-русски. Как говорили в общаге — с кем поведешься, от того и забеременеешь…

— Екатерина Алексеевна, и ты, Христофор Антонович. Вы оба нужны не только мне, но и державе Российской. А потому прошу простить друг другу обиды, вольные и невольные, и в дальнейшем жить и трудиться во благо. И потому поцелуйтесь в знак примирения.

Старый фельдмаршал закряхтел, подошел к императрице и чуть приложился к ее щеке старческими губами. Екатерина Алексеевна ответила Миниху тем же — под давлением Петра Федоровича стороны заключили если не мир, то долговременное перемирие.

Петр чуть обнял жену и прошептал ей на ушко:

— Спасибо тебе. Иди в опочивальню, отдохни немного. Уж больно денек бурный выдался. Я скоро приду…

Взяв жену под руку, он проводил ее до дверей и вернулся за стол. Налил по третьей:

— По остатней, фельдмаршал. Как говорят монахи: «Чару пити — здраву быти, втору пити — ум веселити. Третью пити — ум устроити. А много пити — без ума быти». О делах будем завтра разговаривать, а сегодня отдых уже нужен, с ночи на ногах кручусь. Ну что, вздрогнули?!

Выпив водки, они дружно закусили горячей гусятиной. Поговорив еще несколько минут, Миних встал, попрощался, и Петр уважительно проводил старого вояку до дверей и раскрыл их перед фельдмаршалом. А сам вернулся к столу, сел в удобное кресло и закурил папиросу. Мысли ползли в мозгу медленно, как обкуренные анашой черепахи.

Петр прикрыл глаза. Он действительно сильно устал — ровно четверо суток прошло, как он оказался в чужой шкуре. А столько событий уже промелькнуло, сколько смертей прошло перед ним…

Но он переломил в себе внутреннюю тяжесть, медленно вышел из столовой и, пройдя через анфиладу комнат, зашел в опочивальню. Внутри царил сумрак, на окнах плотно задернуты шторы.

Екатерина тихо лежала под одеялом, и Петр не стал ее беспокоить, а тем более звать на помощь услужливого Нарцисса. Скинув мундир, император стал разоблачаться. Он впервые раздевался без помощи, но ухитрился сделать это чуть быстрее. Правда, до установленных нормативов, принятых в Советской Армии, было далековато, но нынешняя форма, на него надетая, была намного более сложной и вычурной.

Оставшись в кружевной рубахе и панталонах, он подошел к кровати с другой стороны и залез под одеяло. Катя, хоть и посапывала, его ожидала, придвинулась ближе, крепко обняла руками.

Горячее тело женщины умиротворяющим образом подействовало на него, Петр Федорович быстро согрелся, сам подгреб жену к себе, чуть приласкал и вскоре рухнул в сонное царство владыки Морфея…

Петр проснулся от тревожного ощущения, что пропустит что-то очень для него важное. Он открыл глаза — сумрак в комнате чуть сгустился и принял странный красноватый оттенок. Петр поспешно поднялся с кровати, подошел к окну и чуть раздвинул шторы.

Мир был погружен в красный цвет заката, который обволок нижнюю часть горизонта. Багрянец небесный отразился в глазах Петра, запомнился, как снимок фотографической карточки.

— Пять закатов, — прошептали губы, — пять закатов пережито. И семьдесят лет жизни впереди.

Он жадно впитывал в себя картину уходящего дня, вдыхал вечерний воздух, который сочился легким освежающим сквозняком через щель в неплотно закрытой оконной раме. Именно в такие моменты как никогда остро чувствуется потребность жить. Жить. Радоваться листве, небу, детям. Детям. Петру остро захотелось прижать к себе маленького человечка, которого у него никогда еще не было. Услышать его неуклюжий топот…

— Что с тобой, мой милый? — Теплая ладошка легла ему на плечо. Петр обернулся и крепко обнял жену. Его сразу затрясло лихорадкой.

— Я хочу детей, своих детей. Слышать их, обнимать. Понеси сына, сегодня, я так хочу…

— И я хочу, очень хочу…

Петр смял слова поцелуем и принялся ласкать ее тело руками. Затем рывком поднял на руки жену, донес и положил ее на кровать. Горячие ласки он не прерывал ни на одну секунду — жадно целовал губы, шею, щеки, плечи грудь, живот. Раскрыв ноздри, он впитывал ее чарующий запах, как впитывает воду сухая губка.

И Екатерина отвечала ему горячими ласками и поцелуями. В каком-то жарком бреду они сорвали друг с друга легкие рубашки, и Петр навалился на нее всем телом.

Екатерина вскрикнула, и он погасил этот невольный стон поцелуем. Но то был не стон боли, а крик радости — она испила его досуха, и сама отдавала всю себя без остатка. И взрыв наслаждения накрыл их обоих с головой, пронзив тела острой сладострастной судорогой…

— Как хорошо прижаться к тебе, чувствовать твое семя внутри. Семя, которое зародит во мне новую жизнь. Я счастлива, муж мой. У нас будут дети, я подарю их тебе.

— Конечно. — Он чуть погладил ее по щеке. Ее прелестная головка уютно устроилась у него на плече, и он боялся пошевелиться, чтобы не потревожить жену. И только получал радость и удовольствие от ее горячего тела. — У нас будет четыре сыночка и лапочка дочка…

— Как хочешь, милый. Я буду стараться…

— Мы будем стараться вместе, — Петр извернулся, поцеловал ее мягкие губы. — Я покурю немного.

— Конечно, мой дорогой…

Петр поднялся с постели и, совершенно не стесняясь своей наготы, подошел к столику, уселся в кресло и подкурил от фитиля папиросу.

— Надо делать зажигалку или спички, — тихо пробормотал про себя и выдохнул клубок дыма. Стало хорошо, но Петр тут же отогнал от себя расслабуху, налил в бокал напитка и отнес его Екатерине. Только напоив жену, он вернулся обратно и сел в кресло.

Это была его женщина. Да, его. Только его, и не иначе.

Он не мог объяснить, почему так произошло, только на уровне ощущений. Как собака, все понимает и чует, а сказать языком не может.