Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса - Филиппа Грегори

— А король говорит, что лодочник этот — пьяница, женатый на дурочке?

Мэгги не поняла моего вопроса и лишь покачала головой.

— Нет, он больше ничего о нем не говорит. Только то, как его теперь полагается величать.

— А он не намерен послать этого лодочника и его жену к герцогине Маргарите? Чтобы мальчик лицом к лицу встретился с ними и был вынужден признаться, что это действительно его родители? Король не собирается показать этого лодочника и его жену правителям христианского мира? Не хочет заставить этих людей сказать всем, что это их сын, что они просят вернуть им его, хотя мальчишку и привечали в разных королевских дворцах?

Маргарет мои вопросы явно еще больше озадачили, и она лишь пролепетала в ответ:

— Сэр Ричард ничего такого мне не рассказывал…

— А вот я на месте нашего короля поступила бы именно так.

— Да, наверное, так поступил бы любой здравомыслящий человек, — согласилась Мэгги. — Так почему же наш король этого не делает?

И тут она перехватила мой взгляд, и больше мы не сказали об этом ни слова.

Умер император Священной Римской империи, и Генрих отправил своих послов отдать дань уважения покойному, но те, прибыв на похороны, обнаружили, что они — не единственные аристократы, представляющие Англию. Сын и наследник императора Священной Римской империи Максимилиан повсюду появлялся рука об руку со своим новым любезным другом Ричардом, который называл себя сыном Эдуарда Йорка, короля Англии.

— А как они его называли? — спросил Генрих. Он приказал мне явиться в приемную, чтобы и я могла послушать отчет вернувшихся послов, но не только не поздоровался со мной, но даже кресла мне не подвинул. Вряд ли мой муж вообще меня заметил, настолько он был ослеплен гневом. Я забилась в кресло, а он широкими шагами метался из конца в конец зала, буквально дрожа от ярости. Послы вопросительно посмотрели на меня, словно пытаясь понять, не хочу ли я вмешаться, но я застыла, точно каменное изваяние, и не только не собиралась вмешиваться, но и вообще не хотела говорить ни слова.

— Герольды, во всяком случае, объявили: «Ричард, сын Эдуарда, короля Англии», — осторожно ответили послы.

Генрих в бешенстве крутанулся на месте, потом набросился на меня:

— Ты слышала? Слышала?

Я едва заметно кивнула. Где-то сбоку от Генриха возникла его мать; она даже слегка наклонилась вперед, чтобы лучше меня видеть — должно быть, ожидала, что я расплачусь.

— Это ведь имя твоего покойного брата, — напомнила она мне. — И теперь оно опозорено этим обманщиком!

— Да, вы совершенно правы, — спокойно согласилась я.

— Новый император Максимилиан очень полюбил Ри… мальчишку. — Посол чуть не оговорился и весь побагровел. — Они все время вместе. Мальчишка от лица императора встречается с банкирами! Максимилиан его даже на встречи со своей невестой посылает! Именно он сейчас — главный друг и конфидент императора. И его единственный советчик.

— Ого! Ну а как же вы-то его называли? — спросил Генрих, словно это особого значения не имело.

— Этот юноша.

— А как вы назвали бы его, впервые увидев при дворе императора? С ним рядом? Понимая, что он, как вы сами только что живописали, прямо-таки осчастливил императора своей дружбой? Что он стал чуть ли не центральной фигурой императорского двора? Единственным другом и советчиком Максимилиана, как вы выразились? Как вы приветствовали бы молодого человека, обладающего столь высоким положением при дворе? Как бы вы его назвали?

Посол неловко потоптался на месте, переложил шляпу из одной руки в другую и пояснил:

— Нам важнее всего было не оскорбить самого императора. Максимилиан молод, горяч, и потом, он все-таки император. А этого юношу он явно любит и уважает. И всем охотно рассказывает, как его новый друг чудесным образом спасся от смерти, сколь высокого он происхождения и какие права он имеет.

— И все-таки как вы его называли? — тихо повторил свой вопрос Генрих. — Особенно в те моменты, когда император вас отлично слышал?

— Я, собственно, с ним почти не разговаривал, — попытался увильнуть от ответа посол. — Мы все старались его избегать…

— Но порой вы были вынуждены как-то к нему обращаться, не правда ли? Пусть и в очень редких случаях, но все же?

— Я называл его «милорд», — с трудом промолвил посол. — Я полагал, что так безопаснее всего.

— Как если бы он был герцогом?

— Да, как если бы он был герцогом.

— Как если бы он действительно был Ричардом, графом Шрусбери и герцогом Йоркским?

— Я никогда не называл его «герцог Йоркский»!

— А кто он такой на самом деле, как вы думаете?

Этот вопрос Генриха был ошибкой. Никто не знал, кто он такой. Посол молчал, терзая в руках свою шляпу. Он еще не успел выучить до конца историю о Перкине Уорбеке, которую все мы уже знали наизусть.

— Он — Уорбек, сына лодочника из Турне, — с горечью подсказал послу Генрих. — Полное ничтожество. Его отец — пьяница, а мать — дурочка. Однако вы все же смиренно ему кланялись! Неужели вы еще и «ваша милость» его называли?

Посол слегка покраснел, с ужасом понимая, что и за ним самим наверняка следили шпионы, из донесений которых Генриху известно о каждом сказанном им слове и обо всех его встречах и разговорах.

— Да, возможно, я называл его «ваша милость», но ведь именно так и следует обращаться к иностранному герцогу. И это вовсе не означает особого уважения к его титулу. И отнюдь не говорит о том, что сам я этот титул принимаю.

— Значит, вы обращались к нему как к герцогу? Или как к королю? Ведь и короля вы бы назвали «ваша милость», не так ли?

— Я не обращался к нему как к королю, сир, — со спокойным достоинством ответил посол. — Я никогда не забывал, что он всего лишь претендент.

— Но претендент, пользующийся невероятно мощной поддержкой! — взорвался Генрих, внезапно приходя в ярость; глаза его, казалось, вот-вот выйдут из орбит. — Претендент, живущий в одних покоях с императором! Претендент, которого весь свет называет Ричардом, сыном Эдуарда, короля Англии!

На какое-то время в приемной воцарилась полная тишина; все боялись хоть слово произнести. А Генрих не сводил взбешенного взгляда с лица перепуганного посла.

— Да, сир, вы правы, — решился наконец промолвить посол. — Именно так его все и называют.

— И ты этого не опроверг?! — вскричал Генрих.

Посол так и застыл, уподобившись каменному изваянию Страха.

Генрих судорожно выдохнул, широкими шагами подошел к своему креслу, остановился, опершись о высокую резную спинку, и немного постоял под флагом своего королевства, словно для того, чтобы каждый смог еще раз прочувствовать его величие, а затем промолвил — неторопливо, с угрозой: