Цикада и сверчок (сборник) - Ясунари Кавабата

как ни в чем не бывало, сказал: «Красивое кольцо. Покажи-ка». – «Это опал!» – радостно сказала девочка и уселась на край купальни. Она протянула ему ладонь, чуть было не потеряла равновесие и схватилась правой рукой за его плечо. «Опал?» От звука ее голоса он тут же пришел в возбуждение и оттого сумел только повторить то, что она сказала. «Да, опал. Пальчики у меня тоненькие. Ювелир сделал мне золотое кольцо на заказ. Но камень, говорит, великоват».

Студент погладил маленькую ладошку. Камень был очень красив, он отливал лиловым – таким теплым и мягким. Девочка придвинулась совсем близко и заглянула ему в лицо. Она была вполне счастлива.

Если бы девочка захотела, чтобы он получше рассмотрел кольцо, она бы не испугалась оказаться в его объятиях.

[1924]

Часики

Некий весьма небогатый выпускник юридического факультета служил в адвокатской конторе. Он занимался делом о взятках в городском собрании. И тут он разом сумел обзавестись красивой подружкой и заработать немного денег.

Он пригласил девушку в театр. После представления они сели в крошечное такси. Нужно сказать, что в такси он ездил впервые. Даже когда полгода назад он отправился на горячие источники, он нанял извозчика. Автобус тоже был ему не по карману.

Машина мчалась по холодным безветренным улицам ночного города. Будучи изолирован тесной кабиной от привычного пространства, любовный жар юриста остыл до состояния ужаса, хотя рядом и находилась девушка, чувства которой эта тряска расплескать не могла. То есть он не мог объяснить таксисту, куда теперь следует ехать. Он задумчиво сказал:

– Около того театра останавливаются только дешевые такси. Чем тащиться по этому холоду до приличной стоянки, может, лучше уж здесь как-нибудь дотерпим?

– Давай, – коротко ответила девушка. Она повернулась к нему, как если бы хотела что-то спросить, и потому он быстро добавил:

– Трясет, салон маленький, оттого, наверное, так холодно.

Потом слегка ударил ладонью по жесткому кожаному сиденью без чехла, как если бы с сожалением вспомнил о чем-то.

– Ладно уж, противно, но делать нечего.

– Да, ты прав.

Девушка не знала, что ей еще сказать. Он был явно недоволен собой.

Желая указать шоферу дорогу, он небрежно вытянул руку, коснувшись при этом ее ладошки, лежавшей на коленях.

– Который час?

Она же вдруг взвизгнула:

– Эти часы ни к черту не годятся!

Он с удивлением опустил руку. Девушка покраснела.

– Ненавижу эти часы! Для узкой руки они слишком велики. К тому же – японские. Ничего толком сделать не могут. Да к тому же старые. Знаешь, сколько я их уже ношу? Отверни рукав, посмотри сам.

Он не нашелся, что ответить.

– Это память о матери. Оттого и хожу с ними, на своей коже таскаю. Я какая-то старомодная.

– Тогда ты должна слышать ее голос.

– Голос? Да, наверное. Японская работа, тикают как-то глупо.

Он впервые бережно взял ее за руку, поднес к уху.

– Ну что, слышишь? Она говорит, что нехорошо гулять с мужчинами.

Девушка рассмеялась. От ее прикосновения к щеке дрожь передалась по всему телу.

Не станем походя смеяться над уловками этой парочки. Ведь благодаря этим уловкам он, боявшийся любой женщины, все-таки поднабрался любовного мужества.

Кроме того, следует иметь в виду, что любовь не делит средства достижения искомого на высокие и низкие.

Вот так получилось, что поездка в такси разом переменила судьбу юриста, и его отношение к жизни тоже, вероятно, стало совсем другим. И все это потому, что он прикоснулся к ладони этой девушки.

Может быть, правда, кто-то скажет: «Нет уж, конец рассказа никуда не годится, пусть лучше эта прекрасная девушка нянчит младенца, а ее золотые часики следует сдать в ломбард».

[1924]

Фотография

Некий безобразный, извините уж за это слово, лицом мужчина (между прочим, именно уродливость сделала его поэтом) рассказывал мне:

«Фотографий я не люблю и сам стараюсь в кадр не попадать. Вот только лет пять назад пришлось согласиться – на собственной помолвке. Эта девушка дорога мне по-настоящему. Потому что второй такой у меня уже не будет до смерти. А сейчас – только фотографии от нее и остались. Приятно, конечно, вспомнить…

В прошлом году в одном журнале захотели поместить мой портрет. Я взял ту фотографию, где мы втроем – с невестой и ее сестрой, себя отрезал, вложил в конверт, отослал. А на днях газетчик пришел – дай, мол, твою фотографию. Я немного поколебался, но отрезал ему половинку той, где мы вдвоем с невестой стоим. Сказал ему, чтобы непременно вернул, но, похоже, не дождусь. Ну да ладно.

Ладно-то ладно, только смотреть на ту половинку, где она одна осталась, было мне странно. Она это или не она? Должен сказать, что красива она была очень. Как-никак семнадцать лет, влюблена. Но вот беру я ту половинку, где она одна осталась, смотрю и не могу поверить – что за чудище? А ведь именно на этой фотографии, где мы с ней вдвоем, она мне такой красавицей казалась. Фу… Будто из счастливого сна в кошмар провалился. Будто было сокровище – и вот нет его».

Голос поэта дрогнул.

«И вот теперь думаю: увидит она меня в газете, то же самое скажет. Вот, мол, несчастная, какого урода я тогда полюбила. А раз скажет – это уже конец.

А вот если бы она увидала в газете ту самую фотографию, где мы с ней вдвоем, может, тогда она ко мне прилетела бы на крыльях любви. Ведь тогда она поняла бы…»

[1924]

Луна

Что за обуза эта девственность! Вроде бы и не жалко этой поклажи, выкинуть эту дрянь на проселочной темной дороге, или прямо с моста в урну, или в реку – очень просто, да только на ярко освещенной улице найти подходящее место не так-то легко. И если твоя первая женщина пожелает взглянуть, что же там у тебя в твоем багаже, тебе не останется ничего другого, как покраснеть. Ты ответишь, что там, в чемоданах, упакованы твои горькие чувства, и тут уж тебе, бездомному псу, больше ничего не захочется. Но если ты преодолеешь вот такого вот себя и узнаешь многих женщин, то еще острее почувствуешь, как снег налипает на подошвы, мешает идти. Уж лучше разуться и бежать по снегу босиком…

Вот такие мысли бередили его душу.

Одна женщина стояла над его подушкой. Вдруг она бесстыдно упала на колени, прижалась, стала вдыхать запах его волос.

Другая женщина – он стоял, опершись о перила, на веранде второго