Серебряная клятва - Екатерина Звонцова

– Хорошо. – Хинсдро не узнавал свой голос. – Вольному воля. Но я ещё поборюсь.

Снова он шагнул с места, снова сын попытался в него впиться, но тонкие руки уже потеряли всякую власть над живой плотью. Хинсдро почувствовал их холод и дрожь, но ничего больше. Точно сквозняк овевал его, жалобно плача и проклиная.

– Тсино… – Он заглянул в глаза – жёлтые, ярче и светлее собственных, ещё живые. – Оставь его. Дай. Мне. Помочь.

Хинсдро склонился к неподвижному племяннику. Забрал светящееся перо, выбросил в воду. Коснулся шеи – действительно, стучала ещё кровь, удивительно, что бы с ним ни делалось за поганый поход, поганые дни в столице, – стучала. Секунду Хинсдро вглядывался в запрокинутое лицо, потом наложил руки Хельмо на грудину. Надавил раз, другой, снова…

– Он будет жить, мой мальчик. – Он не смотрел на сына, очень боялся вновь встретить взгляд сквозь, взгляд будто вражий.

«А вы – нет. Я вас отпущу. И сам не останусь. Только племянника, племянника я…»

Вскоре Хельмо дёрнулся, закашлялся, забился, сплёвывая воду. Вскинулся, распахнул глаза и вновь упал навзничь. Его колотило. Но дышал он уже глубже.

– Тсино… – Он без страха посмотрел на мальчика, затем на Хинсдро. – Ты…

Ощущая ком в горле, Хинсдро резко отстранился, хотел встать, прежде чем его бы оттолкнули так же, как оттолкнул сын. Но Хельмо вдруг судорожно – как в детстве – вцепился в его ладонь своими холодными, но живыми пальцами.

– Спасибо… нет… не уходи, не…

Хинсдро самого лихорадочно затрясло. А потом…

Что-то за его спиной засияло ярким золотом. Острая вспышка сорвалась с левой руки каменного бога, и Хинсдро увидел: там больше никого нет. Настоящая, живая Злато-Птица взмыла к прозрачным сводам сердечного предела и канула в воду.

Свет померк.

И каменный идол плавно шагнул вперёд.

* * *

– Простишь ты меня?

– Прощу. Я всех прощаю, даже царей… Их прощать приходится чаще всего, знаешь?

– Заберёшь меня вместо сына?

– Нет. Не та цена.

– Как мне упросить тебя?

– Никак. Умереть за свои дурные деяния каждый горазд. Жить, искупая, – немногие.

Хинсдро молчал. Он не понимал, почему не страшно, а пусто, не больно, а бессмысленно. Он опустил голову, но на колени встать не успел. Его спросили:

– Видишь ты эту воду?

Он молча посмотрел на омут.

– Какая чёрная, правда?

Вода была светлой, как ясное дневное небо. Она сияла из самой своей глубины, и в розоватых лепестках кувшинок тоже трепетал свет, другой, золотой. Хинсдро никогда раньше не видел этот ключ таким. Он посмотрел на Бога и увидел: Бог улыбается хитрой, похожей на детскую улыбкой.

– Нет, – смело сказал Хинсдро. – Вода не чёрная.

Бог засмеялся.

– Правильно. Она ведь была иной, когда я воскрес. Такой бы и осталась, если бы вы не позволили останкам Полчищ скитаться по вашим землям.

– Разве мы могли иначе? Ты победил их, не мы.

– Могли. Их убежище – в вас. В ваших страстях. Человек сказал тебе, что страсть – это живой огонь. Я же говорю: страсть – это мёртвая тьма. И оба мы в чём-то правы.

Хинсдро молчал. Теперь он глядел на три лежащих рядом тела. Сын его, неродной сын его и враг его.

– Я видел сегодня ночью человека, – задумчиво сказал Бог. – В тереме твоего воеводы. Рыжего чужестранца, сына иного царя.

– Вот как…

– Я видел его и слышал, что говорили ему Полчища. Они терзали его и тянули, они хотели сделать его своим новым слугой. Он победил, потому что был силён сердцем, а рядом был соратник. А ведь никто не бесприютен, когда не один… Знаешь это?

– Знаю.

– А знаешь ещё другое? Что ты тоже никогда не был один? Как же Тьма взяла тебя?

Лик племянника был светлым, сиял в обрамлении русых волос. И ярко алела кровь на его рубашке, на коже… жив ли? Умер?

– Я забыл это, Боженька, – тихо сказал Хинсдро.

Ему ответили:

– Тому чужому человеку и людям его ты хотел отказать в доме, который обещал. А этому, – исполин кивнул на Хельмо, – отказал в большем. Что же ты берёг?

– Я… свой дом хотел сохранить целым.

Но это не было оправданием. И правдой тоже не было. Он знал.

– И ты же ныне его разделил.

– Разделил.

Он увидел, как темнеет одно из трех тел. Ничего не осталось от Грайно, кроме колец, серёг, бубенцов. Истлело скованное спокойным сном лицо, одни белые кости наконец легли на камни. Сгустки алого дыма устремились вверх, к лунному сиянию. На миг резкое, как средь бела дня, солнце сменило его, и дым обратился золотой пылью. Рассеялся. И снова вышла луна.

– Куда он?

– На свободу. А прочее неважно.

– Неважно, – покорно отозвался Хинсдро.

Теперь он смотрел на мирное лицо сына, знал: и его коснётся сейчас гниение. Смотрел и не мог наглядеться, но подойти более не решался. Он заставил Тсино плакать. Даже после смерти. Снова.

– Пусть мой мальчик…

Бог черпнул воды в ладонь, склонился над Хельмо и стал бережно, кончиками исполинских пальцев, омывать его. Где падали капли воды – заживали раны. Казалось, Бог не слушает. Но, не отводя глаз, Хинсдро заставил себя продолжить:

– Пусть мой мальчик не бродит один там, в твоём мире, пусть не будет бесприютным, проводи его. И коли так тебе по сердцу он, – Хинсдро глянул на Хельмо, – не покидай. Не быть ему без тебя хорошим царём. Он для другого рождён. Но теперь… а что теперь? Теперь уже я всё решил за него.

Бог молчал. Тсино лежал нетленным. Светился омут, струился из-под слюдяного купола лунный свет, истончаясь, слабея. Утро было недалеко. Поняв вдруг, что не получит больше ответа, Хинсдро смолк. Он знал, что этого недостаточно, но, опустившись, начал шептать, шептать во славу Того, кто уже был здесь. Пусть приголубит Тсино, пусть исцелит Хельмо, пусть утешит Риссу и примирит с Вайго, пусть поможет Грайно их найти. И пусть наконец даст Остраре хорошего царя.

– Остановись.

Он поднял голову. Свет заслонила тень. Хийаро не улыбался, но и не был скорбным.

– Я подарю тебе секрет. Меня от него не убудет.

– Ни к чему мне твои секреты.

Но Бог не обиделся на его дерзость.

– Не глупи. Он пригодится. Слушай же. Этот ключ разлился после моего воскрешения. Я хотел, чтобы он служил людям, чтобы возвращал жизнь светлым душой… да только вовсе не достойных несли сюда. Потемнела вода, давно никого не воскрешает, лишь держит – пуще кабалы. Давно не видела светлая вода светлых душ.