Чужак в стране чужой - Роберт Хайнлайн

– А как же, – возразила Мириам, – гурии? Если магометане развлекаются в раю с этими красотками, их законные супруги попадают в не очень ловкое положение.

– Гурии, – терпеливо объяснил Джубал, – существа совершенно особой природы, вроде джиннов или ангелов. Вечные, неизменные и прекрасные, они духовны по своей изначальной сути – а потому, кстати сказать, не нуждаются ни в какой такой «душе». Существуют и гурии мужского пола – или нечто в этом роде. Человеку попасть в рай не так-то и просто, нужно прикладывать уйму стараний, да и тогда – бабка надвое сказала, а гуриям все это ни к чему, они в постоянном штате. Подают роскошные яства, обносят праведников выпивкой, после которой никогда не бывает похмелья, ну и – развлекают, ежели кто попросит. А души жен работать совсем не обязаны; как, Стинки, я ничего тут не соврал?

– По сути все так и есть, только слова можно бы выбрать и посерьезнее. Гурии… Слушайте! – Он вскинулся так резко, что уронил Мириам на траву. – А может быть, у вас, девицы, и вправду нет души?

– Ах ты паскудный гяур, пес, не помнящий добра, – бросилась на него оскорбленная девушка. – А ну-ка, возьми свои слова обратно!

– Стихни, Марьям. Если у тебя нет души – значит ты и без того бессмертна. Джубал, а может быть так, чтобы человек умер и сам того не заметил?

– Не знаю, никогда еще не пробовал.

– А не могло так случиться, что я умер на Марсе, а обратный рейс и все, что дальше, – только сон? Ты посмотри вокруг! Райский сад, которому позавидовал бы и сам Пророк. Четыре прекрасные гурии, подающие роскошные яства и выпивку в любое время дня и ночи. Даже мужские их аналоги – если, конечно, не быть особенно придирчивым. Так это что – Рай?

– Какой там, на фиг, рай, – грубо вернул его в мир реальности Джубал. – Со дня на день придет налоговая ведомость, я уже и почту боюсь смотреть.

– Но меня-то это не касается.

– А эти твои гурии… тут тоже нет смысла быть особо придирчивым, но даже если условно договоримся, что у них достаточно сносная внешность…

– Сойдут, – великодушно махнул рукой Махмуд.

– А тебе, начальничек, – добавила Мириам, – это еще припомнится.

– …не нужно забывать об одной обязательной физической особенности, – закончил Джубал.

– М-м-м, – задумался Махмуд. – Этот вопрос не слишком интересен для обсуждения. В Раю упомянутая тобой особенность будет не преходящим физическим состоянием, а скорее уж неизменным духовным атрибутом. Или ты не согласен?

– А если так, – решительно заявил Джубал, – то я уж точно уверен, что никакие они не гурии.

– Придется, – вздохнул Махмуд, – какую-нибудь из них обратить.

– Одну? С чего бы такая умеренность, на Земле сохранились еще места, где можно выбирать полную квоту.

– Нет, брат мой. Хотя Закон и позволяет четырех, человек не способен обходиться по справедливости более чем с одной, – и это сказал не я, а Пророк, в бесконечной своей мудрости.

– Ну вот, у меня и от сердца отлегло. Так какую же ты выберешь?

– Это мы еще посмотрим. Марьям, как там у тебя с духовностью?

– А иди-ка ты подальше! «Гурия», тоже мне придумал!

– Джилл?

– И это называется брат, – вздохнул Бен. – Ты что, не знаешь, что это я на нее глаз положил?

– Ладно. Так что, Джилл, вопрос временно откладывается. Энн?

– Ты уж прости, но у меня сегодня рандеву.

– Доркас? Ты – мой последний шанс.

– Стинки, – нежно проворковала Доркас, – и насколько, по твоему мнению, должна я быть духовной?

Майк поднялся к себе, закрыл дверь, лег на кровать, принял фетальную позу, закатил глаза, заткнул горло языком и замедлил сердцебиение. Джилл не любила, когда он «впадал в транс» (странное все-таки название) днем, но особо и не возражала – если не на людях. Изо всех – очень и очень многочисленных – вещей, которые нельзя делать на людях, эта вызывала у нее наибольший гнев. Майк ждал очень долго, после той, пропитанной жуткой неправильностью комнаты его охватило жгучее, настоятельное желание удалиться и хоть немного грокнуть происходящее.

Ведь он сделал то, что Джилл строго-настрого запретила.

Он чувствовал чисто человеческое желание оправдать себя непреодолимостью обстоятельств – но марсианское воспитание не позволяло отделаться от неприятной проблемы так просто. Он достиг критической точки, требовалось правильное действие, выбор зависел только от него, ни от кого больше. И он грокал, что выбор был правильным. Но брат Джилл запретила делать такой выбор…

Но тогда не осталось бы никакого выбора. А это – противоречие, ведь критическая точка – точка выбора. Выбирая, дух взрослеет.

А может быть, не нужно было уничтожать пищу, может, это успокоило бы Джилл?

Да нет, запрет Джилл касался и такого варианта.

В этот момент существо, порожденное человеческими генами и сформированное марсианской мыслью, существо, не способное стать ни человеком, ни марсианином, завершило очередную стадию развития, отбросило ее как пустой кокон и перестало быть детенышем. Майк получил в полное свое распоряжение вечное одиночество свободной воли и – одновременно – марсианскую готовность объять и взлелеять этот дар, сполна и с наслаждением испить всю его горечь, безропотно нести бремя всех его последствий. С трагическим восторгом он понял: критическая точка принадлежала ему, и только ему, Джилл тут совершенно ни при чем. Брат по воде может учить, предостерегать, направлять, но выбор, делаемый в критической точке, неделим. «Собственность», которую не продашь, не подаришь, не отдашь в заклад, нечто обладаемое, неразделимо сгроканное с обладателем. Отныне и присно и во веки веков он – это действие, предпринятое в критической точке.

Теперь, познав себя как «я», он получил возможность сгрокиваться с братьями своими еще теснее, сливаться с ними без помех и опасений. Целостность «я» есть, и была, и пребудет вечно. Майк задержался, чтобы возлюбить и восхвалить «я» всех своих марсианских братьев, воплощенных и бестелесных, числом во многие тройки исполненные, а также совсем немногочисленные «я» братьев земных – и огромные, неизвестные еще степени тройки тех обитателей Земли, с которыми он сможет слиться, которых он сможет возлюбить – теперь, когда, после долгого ждания, он грокнул и возлюбил себя самого.

Транс Майка продолжался долго, ведь нужно было грокнуть многое, нужно было распутать концы головоломки и вобрать их в свой рост – и то, что он узрел, услышал и прочувствовал в храме Архангела Фостера (а не только в критической точке, когда они с Дигби оказались один на один, лицом к лицу), и то, почему сенатор Бун вызывал у него опасливую настороженность, и почему мисс Дон Ардент казалась братом по воде – хотя и не была братом по воде, – и дух добра, исходивший ото всего этого прыганья вверх и вниз и завывания и столь неполно им грокнутый…

И разговоры Джубала, по пути туда и обратно, – именно эти разговоры беспокоили больше всего. Майк изучал их, сравнивал с тем, чему учили его в родном гнезде, пытался навести мосты между двумя бесконечно далекими языками – тем, на котором он думал, и тем, на котором он только еще учился думать. Наибольшие затруднения вызывало раз за разом повторявшееся Джубалом слово «церковь»; ни одно марсианское понятие ему не соответствовало – разве что взять слова «церковь» и «поклонение», «Бог» и «паства» и еще много других и отождествить их, все вместе, с целостью одного-единственного, известного с самого начала ожидания взросления слова… а затем перевести это понятие назад на английский, сконцентрировать его во фразе, отвергнутой (но – по разным причинам) и Джубалом, и Махмудом, и Дигби.