Валентина - Ферн Майклз

От грудного заливистого смеха пленницы Паксон пришел в ярость, и жилы у него на шее напряглись.

– Не желаешь ли дотронуться до меня, чтобы убедиться, что я из плоти и крови? – снова засмеялась Валентина. – Надеюсь, прикосновение не опасно, потому как все желания обладать мною тебя покинули? Что?! Ты не можешь собраться с мыслями и принять решение? С чего бы это вдруг? Ах, да! Ты же вообразил, что я дух! Действительно, может, ты и прав, – продолжала дразнить своего мучителя Валентина, – наверное, и на самом деле я умерла и стала ангелом. Знаешь ли ты, султан, кто такие ангелы? Мы, небесные создания, расправляем крылья в ночной тиши и слетаем с небес на землю, а когда нам надоедает летать, выпускаем любовные стрелы в мусульман, и, сидя на облаках, смотрим, как крестоносцы захватывают мусульман, пораженных любовью!

Хрипловатый смех пленницы показался Паксону таким дерзким, что он содрогнулся. Звуки смеха эхом отражались от стен.

Лицо султана исказилось от страшного гнева. Ни секунды не раздумывая, он занес большую загорелую руку и нанес своей жертве тяжелый удар по лицу, оставив красный отпечаток на щеке.

Слезы заливали Валентине глаза, но все же она смеялась:

– У нас, ангелов, бесконечно долгая память. Ты проклянешь это мгновение, – спокойно пообещала она. – Однажды я застегну эту цепь на твоей шее и проведу тебя по Иерусалиму, как собаку на поводке. Запомни, что сейчас я сказала!

– Пожалуй, мне пора уже записывать все, что ты просишь запомнить. Список растет, и я боюсь запутаться.

– О, я удивлена, узнав, что ты умеешь писать, – продолжала издеваться Валентина.

Паксону же было не до шуток – голос звучал глухо от душившей его ярости.

– Не беспокойся, я достаточно грамотен, чтобы суметь подписать твой смертный приговор. Я принес тебе воды, но, пожалуй, раз ты выглядишь столь бодро и жизнерадостно, она тебе не понадобится. Ночь обещает быть холодной и долгой. Отдыхай!

– И ты спи спокойно этой ночью, султан Джакарда, ведь тебе не так уж много ночей осталось спать. Пусть приснится тебе наша прогулка по Иерусалиму, когда поведу я тебя по святому городу на поводке.

Паксон закрыл за собой тяжелую дверь и направился к двум дюжим стражникам, охранявшим вход в темницу. С выражением гнева на лице он яростно обрушился на них:

– Кто входил сюда? – спросил он.

– Никто, – ответил стражник. – Мы никого не впускали!

– Если пленница утром окажется стоящей на ногах, в полдень полетят ваши головы, – безрассудно прорычал султан.

В отвратительнейшем настроении Паксон мерил шагами свои покои, на лице застыло выражение жестокости. Не может же Валентина и в самом деле стать ангелом! Почему же так взбудоражил его разговор с нею? Это что-то сверхъестественное! Ни мужчина, ни, тем более, женщина не в состоянии так долго простоять в подобных оковах и остаться в живых! Тело должно ослабеть от нехватки воды и пищи. Кто же покровительствует ей, Господь… или федаины? Как удалось Валентине пройти испытание и еще посмеяться над ним?

Усталость взяла свое, и Паксон лег на кровать, но сон не шел. Он желал ту женщину, что держал в темнице как пленницу, глаза хотели видеть ее обнаженную плоть.

Султан резко поднялся и сел, свесив ноги, затем внезапно поднялся, но на полпути к двери остановился. Не этого ли и добивалась Валентина: посмотреть, как он придет к ней и сам снимет с нее цепь? А затем она станет безудержно смеяться, издеваясь над ним!

Темные глаза Паксона сузились, и он понял: неважно, сколько дней продержит он Валентину в темнице и как долго простоит она на ногах без хлеба и воды! Эта женщина все равно встретит его насмешками, когда бы он ни вошел в темницу. Она выживет, какие бы муки он ей ни придумывал и переживет все, кроме своей смерти!

Сердце сарацина гулко билось. Он метался по комнате, пытаясь унять терзавшие тело желания, грозившие поглотить его совершенно. В безумном порыве Паксон бросил на пол кувшин с водой и ударил огромным кулаком по каменной стене. Боль принесла облегчение и умерила душевные муки.

* * *

Наступил день, и солнце залило ярким светом стены святого города. Сияя высоко в небе, оно сверкало над рыночными площадями и освещало часовню Гроба Господня, оставляя в тени западную часть строения. Народ начинал толпиться на площадях уже за несколько часов до рассвета. Евреи с поразительной быстротой устанавливали прилавки и раскладывали товары. Была пятница, и они могли торговать лишь до заката, когда, согласно их обычаю, торговля должна прекращаться в честь празднования субботы.

Усталый после бессонной ночи, с воспаленными глазами, готовился Паксон встретить новый день. Он получил сообщение от Саладина: ему необходимо присутствовать на Совете, который состоится в шатре за воротами Магриба.

Султан Джакарда неохотно собирался на эту встречу: все узнают о его позоре и судьбе египетского каравана. По мере приближения назначенного часа настроение Паксона становилось все более мрачным, а мысли все чаще возвращались к Валентине. Небрежно совершил он свой утренний туалет, и времени не осталось, чтобы пойти взглянуть на пленницу. Султан надеялся, она умерла за ночь.

Натягивая сапоги, он радовался ее смерти, а застегивая пояс и прикрепляя к нему саблю, молился, чтобы Валентина осталась жива. Испытывая отвращение к себе, Паксон вышел из комнаты, полный мрачных дум и опасений.

* * *

Саладин созвал Совет, чтобы обсудить, как дальше вести войну. В большом шатре рассаживались мусульманские военачальники, обмениваясь приветствиями. Многих знакомых лиц не досчитались они в своем кругу. Аль-Адил, брат Саладина, был послан усмирять восстание, случившееся в краю, лежащем за Евфратом. Таки ад-Дин, правая рука предводителя мусульман, остался лежать в одинокой могиле, выкопанной у восточной границы мусульманских земель.

Когда Паксон вошел в шатер, все голоса стихли. Султан Джакарда почувствовал себя неловко, черты лица напряглись, на лбу выступили капельки пота. Но вместо того чтобы бросить слова упрека, Саладин поднялся со своего места и обнял молодого военачальника.

– Ты великий воин, и постигшая тебя неудача – удар для всех нас. Такого небольшого отряда, как был у тебя, недостаточно даже для усмирения одной деревни, полной сварливых женщин! Садись же, Паксон, и не беспокойся, ты не опорочил свое имя в этом неравном бою.

Султан почувствовал к Саладину бесконечную благодарность: предводитель указал ему на место возле себя, прежде чем дать знак Баха ад-Дину, ученому и летописцу:

– Поведай нам о своих записях.

Пока Баха ад-Дин говорил, Саладин погружался все глубже в свои невеселые думы. Настроения военачальников колебались от желания усердно служить интересам народов ислама до откровенного страха перед крестоносцами. Многие опасались, что осада Иерусалима станет второй Акрой, и высказывали желание вести военные действия на открытой местности.