Серебряная куница с крыльями филина - Ан Ци

Сын Эрны Александровны был тяжко болен. Сейчас он здесь с нами. И его право – касаться или не касаться этого вопроса. То же самое относиться к мужу нашей потерпевшей. В отчете есть сведения о нем, которые мы сами получили. И все! Остальное, что он сочтет нужным сообщить о себе, его личное дело.

А теперь я перейду к главному и буду краток, как только смогу. Агентство «Ирбис» отыскало Эрну Александровну, выяснило, как она исчезла из Москвы и куда. Мы знаем, где она находится. Убедились, что это именно она. Мы знаем, что у нее был враг, о котором она понятия не имела. Единственное, чего мы не знаем до конца, это почему он преследовал Киру Мухаммедшину, а потом ее дочь.

Недавно этот человек умер! Он успел только рассказать, что раскаивается и хотел бы снять с души эту тяжесть. Была какая-то семейная история, и желание рассчитаться с судьбой. Похоже, мы никогда уже не узнаем, что имел в виду покойный полковник.

С этими словами он вручил Севе толстую папку в коричневом переплете. Сева встал и принялся благодарить и пожимать руку Петру и его друзьям. Остальные присоединились. Позвонили тете Мусе, и через несколько минут она подала на стол. А когда тоненькие чашечки настоящего прозрачного китайского фарфора наполнились свежезаваренным душистым чаем, Петр спросил.

– Георгий Антонович, что Вы с Пашей хотите предпринять? Вы что-нибудь уже решили? Как и где Вы собираетесь лечить Эрну Александровну?

Куприянов хотел было ответить, но тут его сын, который до сих пор только молчал и слушал, тряхнул головой и встал. Это был высокий русоволосый худой парень с бледным лицом, покрытым легким загаром. На нем выделялись большие светло-карие глаза, опушенные густыми ресницами, и аккуратно подстриженная бородка. Паша хмуро глянул на отца и обратился к Петру.

– Петр Андреевич, я Вам за все очень благодарен. Моему другу Севке я по гроб жизни обязан уже за то одно, что он к Вам пришел. Вы держитесь со всеми нами как друг, не только как человек, что делает свою работу. Пусть даже отлично делает, но индифферентно. Вот и сейчас Вы спросили о маме не просто так. Я вижу и верю, что Вы беспокоитесь о ней.

Он явно нервничал, от его щек отхлынула кровь. Он стиснул зубы и на минуту запнулся. Отец с тревогой посмотрел на него. Но Паша уже справился с собой.

– Я должен сейчас сказать всем Вам несколько слов. Я никого не хочу обидеть. У нас почти нет родных. А Вы все, сидящие здесь, стали для нас близкими людьми. И все-таки. Дело вот в чем: я поеду за мамой, и сделаю это сам, один! Я сам – или с ней вместе, если это удастся – буду решать, как ее лечить. Я вылечу ее! Может, не сразу, но я в этом абсолютно уверен! Георгий Антонович очень помог с разными оформлениями, выяснениями и посольствами. Он думает поехать со мной. Но я твердо отвечаю – нет!

Я понимаю, меня можно спросить, почему сейчас? Наверно, я мужества набирался. С глазу на глаз было бы трудней. Ну вот, а теперь. Я лучше, в общем, я пошел. Мы все увидимся обязательно, и чем скорее, тем лучше, когда мама будет здорова. Мы вместе придем сюда! Я. Я. Простите, пожалуйста. До свидания.

С этими словами Паша Мухаммедшин торопливо выскочил из комнаты. Никто не успел опомниться, как его и след простыл.

На огорченного Куприянова было тяжело смотреть. Плечи его опустились. Он нахохлился как больная птица, и его красивое лицо приобрело растерянное и горькое выражение.

А Павел, придя домой, постарался отвлечься. Он немного послушал музыку, попробовал почитать, но не пошло, и наконец, включил свой ноутбук, где обнаружил в почтовом ящике целых два письма.

Первое было от однокурсника. Он пробежал его глазами и ответил. Оставалось второе. Имя адресата ему ничего не говорило. Письмо на английском? Из Базеля, наверно. Он сам хотел написать бывшим сослуживцам, и начальнице, но пока руки не доходили. Итак? Нет, это что-то другое. Какая-то Эвелин Дин, да вовсе не из Базеля, а из Лондона. Письмище было большое и со скрепкой.

– Ну-ка, что там такое? Ах, это фотографии! – заинтересовался молодой человек и начал их открывать одну за другой.

Павел рассматривал с удовольствием милое лицо девушки с синими спокойными глазами, сидевшей в парке на скамейке. А вот она уже не одна, рядом еще двое молодых людей. И снова Эвелин – за рулем, на лыжах, в библиотеке.

Он принялся за письмо, проглотил его, прочитал еще два раза и настрочил ответ.

Не прошло и десяти минут, как Эвелин радостно отозвалась!

Так, кто же мы друг другу? – размышлял взволнованно Павел Мухаммедшин, лежа на диване далеко за полночь, после восьмого по счету письма с пожеланием спокойной ночи от Эвелин, которой надо было с утра на работу.

Мой дядя женат на ее родной тете. Она племянница дядиной жены, значит, формально говоря, моя троюродная сестра? Достаточно далеко даже если бы… Да ерунда! У нас вообще никакого кровного родства! – с удовлетворением сообщил Паша своему отражению в зеркале напротив и щелкнул языком.

А через полчаса молодой Мухаммедшин уже спал без задних ног, завернувшись в свой старый клетчатый плед. Во сне он впервые за долгое время улыбался.

41. Больная «сестра Цецилия»

Мария Тимофеевна прихворнула. Она жаловалась на ноги. Суставы ее опухли. Она кряхтела, когда приходилось нагибаться, и кривилась от боли, переминаясь с пятки на носок и с правой на левую ступню, стоя у плиты, словно босиком на горячем песке. Так продолжалось с неделю. Домомучительница крепилась-крепилась и, наконец, слегла. Тогда команда ирбисовцев установила у тети Муси дома дежурства, стала возить продукты и контролировать медицинскую помощь, очень напоминавшую незабвенное советское время. За каждый чих им приходилось дважды платить – сначала чтобы пришли, а потом -сделали что надо. Да это бы еще полбеды! Люди, охотно брали деньги, но работать нередко не умели и не хотели. Жизнь осложнилось. Надо было что-то решать.

Стояли холода. Поздние рассветы сопровождались ледяным никого не греющим солнцем. Оно выползало и, словно стыдясь или скучая здесь городской зимой, скрывалось скорей за горизонтом. Настроение у всех упало. А большой дом следовало убирать, животных кормить, да и вообще поддерживать уют и комфорт во всем «теремке».

Синица подумал и переселился на время в свою контору. Он посоветовался с Володей,