Есенин - Виталий Безруков

Пой и пой, моя подружка:

На земле живут лишь раз!

Есенин всегда хорошо читал свои стихи, но в этот раз всем присутствующим стало страшно. Он читал с таким откровением, будто никого не было вокруг — только он и она, его любовь, его заметавшийся «пожар голубой»!

В наступившей тишине Есенин стоял одинокий, неприкаянный и горящим взглядом звал любимую с собой «хоть в свои, хоть в чужие дали». Августа видела, как ему плохо, трудно, и ей казалось, что она сможет, забыв про все на свете, пойти за ним… Но прошла минута томительного ожидания, а она не двинулась с места, просто не смогла этого сделать. Что-то в ее душе было сломано навсегда!

Есенин понял это. Он оглядел всех с грустной улыбкой, словно извиняясь за свою несдержанность, и, виновато опустив голову, молча вышел.

Анна Абрамовна Берзинь, высокая, сухощавая миловидная женщина лет тридцати пяти, занимала высокий пост в Госиздате.

Часто встречаясь по литературным делам с Есениным, она, как и многие другие женщины, окружавшие его, не избежала есенинских чар. С пылкой страстью одинокой женщины, изголодавшейся по мужской ласке, она отдалась ему, когда он проводил ее домой после какой-то вечеринки. Но эта близость не переросла у Есенина в настоящее чувство, чего нельзя было сказать про Берзинь. Под внешним деловым видом партийного работника таилась простая баба со всеми ее инстинктами. На правах друга она принимала активное участие в его жизни: помогала ему в издательских делах и по мере возможности уберегала от скандалов. В глубине души она надеялась, что когда-нибудь у них сложатся серьезные отношения, хотя бы в знак благодарности. Бениславскую она в расчет не брала. Анна была твердо уверена: Есенин хотя и жил у Галины и был с ней близок, но она ему не пара! Но узнав, что Есенин сделал предложение не ей, как она ожидала, а Софье Толстой, внучке самого Льва Толстого, Берзинь, побросав все свои важные дела, примчалась на квартиру к Бениславской, где праздновалась «помолвка». Поднявшись на лифте на нужный этаж, она подошла к двери и услышала прямо-таки органный рев баянов.

В комнате за столом она увидела большую компанию родственников и друзей Есенина. Никто не обратил на нее внимания, все смотрели на баянистов, исполняющих какую-то фугу Баха. Когда оглушительно прозвучал последний аккорд, Есенин, повернувшись, увидел стоящую в дверях Берзинь.

— Анна Абрамовна! Аня! — пьяно закричал он. — Что так поздно?!

— Лучше поздно, чем никогда!.. — весело ответила Берзинь.

— Сказала девушка, садясь на карандаш! — завершил Есенин известный анекдот и протянул ей руку. — Проходи, Анечка, садись!

— На карандаш? — поинтересовалась Берзинь, нисколько не смущаясь.

Гости были по большей части хмельны, а потому всем понравилась ее острота. Есенин зааплодировал:

— Браво, Аня. Люблю смелых женщин!

Пильняк подвинулся, приглашая ее сесть рядом:

— Анна Абрамовна, прошу сюда! Вот, знакомьтесь, Софья Толстая, без пяти минут Толстая-Есенина… или наоборот… в общем, черт их разберет! — сострил он, представляя ей Софью Толстую. Женщины оценивающе поглядели друг на друга и сдержанно улыбнулись. Берзинь налили «штрафную». Она чуть-чуть пригубила и, поставив рюмку на стол, вопросительно и с укором посмотрела на Есенина.

— Да, Аня! Такие дела! — улыбнулся он виновато. — Э-э-эх! Мать ее не замать! — махнул он рукой. — Давай, ребята, мою «Тальянку», — обратился он к баянистам. — Я их, Аня, из театра Мейерхольда пригласил. Ты послушай, какая мощь, орган настоящий! Ну давай, мужики!.. Катька, Илья, запевайте!

Катя с Ильей послушно запели:

Над окошком месяц. Под окошком ветер.

Облетевший тополь серебрист и светел.

Есенин махнул баянистам рукой, и те широко развели меха своих баянов. Рев и стон! Все подхватили:

Дальний плач тальянки, голос одинокий —

И такой родимый, и такой далекий.

И снова одни Катя с Ильей на два голоса:

Плачет и смеется песня лиховая.

Где ты, моя липа, липа вековая?

Есенин вскочил и, жестом заставив всех замолчать, один пропел срывающимся голосом:

Я и сам когда-то в праздник спозаранку

Выходил к любимой, развернув тальянку.

А теперь я милой ничего не значу.

Под чужую песню и смеюсь и плачу.

Слезы градом полились из глаз его. Когда все хором пропели:

Дальний плач тальянки, голос одинокий —

И такой родимый, и такой далекий, —

Есенин взял со стола бутылку, подошел к баянистам:

— Где ваши стаканы? Выпьем! Спасибо, братцы! Вот это да! Вот это Русь! — Лицо его побледнело. Когда баянисты выпили и стали закусывать, Есенин взял у одного из них баян и стал на слух подбирать мелодию, напевая: «Клен ты мой опавший… клен заледенелый…»

Он закрыл глаза, покачиваясь в такт мелодии.

— Вы действительно собираетесь за него замуж? — спросила Берзинь, наклонившись к Софье Толстой.

— Да, у нас вопрос решен, — ответила Софья, глядя ей прямо в глаза.

— А это, — кивнула Анна на Есенина, — вас это не шокирует? Вы же видите, он совсем невменяемый, когда пьяный. Его в больницу надо положить, а не… — «в постель с собой», — подумала она.

— Я уверена, что мне удастся удержать его от пьянства, — ответила Софья очень спокойно.

— Вы давно его знаете? — не сдавалась Берзинь. Софья, поглядев на нее, с недоумением произнесла:

— А разве это играет какую-нибудь роль? Разве надо обязательно долго знать человека, чтобы полюбить его?

— Ладно бы полюбить, а вот выйти замуж — это другое дело… — Анну буквально трясло от ненависти к этой потомственной графине.

Толстая, слегка пожав плечами, встала и подошла к Есенину. Обняв его сзади, она нежно провела рукой по его волосам. Есенин отстранился, но она продолжала ерошить ему волосы.

— Отойди на хер! — отбросил Есенин ее руку и зло глянул на нее.

Софья спокойно, как ни в чем не бывало, отошла и села на свое место.

— Вот видите, разве можно за него замуж идти, если он невесту материт? — язвительно заметила Берзинь.

— Он пьян сейчас, — невозмутимо ответила Толстая.

— Последнее время он все чаще бывает пьян, — продолжала жалить ее Берзинь.

Толстая опять посмотрела ей прямо в глаза.

— Ничего, он перестанет пить, я в этом уверена, — сказала она и, хитро прищурившись, спросила ласково: — Анна Абрамовна, душенька, вы бы отказались, предложи он вам стать его… — она сделала паузу, — не любовницей, нет, а женой? То-то, миленькая вы моя начальница!