Есенин - Виталий Безруков

Миклашевская нахмурилась.

— Что с вами, Гутя? Вы не хотите?

— Нет, я просто соображаю, смогу ли… свободна ли я?.. Вы меня на концерте представили артисткой Камерного театра, а ведь я ушла от Таирова… Вернее, меня ушли! — призналась она откровенно.

— За что? — удивился Есенин. — Ах, да! Помнится, когда мы впервые встретились после читки «Пугачева», вы говорили: у Таирова в глазах только Коонен… И где вы сейчас?

— В театре «Острые углы», уже начались репетиции.

— Что репетируете?

— Инсценировку по рассказу О’Генри «Кабачок и роза». Двадцать седьмого намечается премьера. Придете?

— Буду, если пригласите! — кивнул Есенин.

— Еще спрашиваете! Буду рада! — зарделась она от радости. — Боюсь только, вдруг не понравится.

— Вы не можете не понравиться — красота уже талант!.. А вы красивая! Кра-си-ва-я! — повторил он серьезно. — Ну, так как насчет завтра?

— А! Была не была! — решительно махнула она рукой. — Я тоже давно на природе не была. А в театр позвоню, скажу — заболела. — Она лукаво посмотрела на Сергея и добавила: — Есениным заболела!.. Только сейчас мне надо идти домой. — Она поднялась и вопросительно поглядела на Есенина. Тот с готовностью спохватился:

— Я провожу можно? — А когда Миклашевская согласно улыбнулась, он, церемонно предложив ей руку, торжественно прошествовал мимо столиков, не обращая внимания на сальные ухмылочки посетителей. Он действительно отрекся скандалить… в ее присутствии.

На следующий день, выйдя на небольшой станции, они до изнеможения ходили по проселкам и лугам, забредали в рощи и перелески, шурша желтыми опавшими листьями.

Есенин удивлялся и радовался своему чувству к Миклашевской. Неужели с ним произошло это чудо?! Чудо, которое вырвет его из трясины пьянства в кругу льстивых прихлебателей? Позволит наконец окончательно расстаться с Айседорой? Кто любит, тот ни в чем не виноват!

— Эге-ге-ге-гей! Ав-гу-у-у-ста-а-а! — вдруг закричал Есенин на всю округу.

— А-а-а-а! — ответило эхо.

— Я так счастлив, что вернулся домой, в Россию! — Он подошел к березе и обнял ее, прижавшись щекой. — Там все другое… и небо, и луга. Мне так нехорошо было за границей!

Есенин взбежал на пригорок и кубарем скатился к ногам Миклашевской. Августа, устало улыбаясь, опустилась рядом. Она скинула накидку и, бросив ее на траву, грациозно прилегла, подперев голову рукой. Есенин смутился, впервые увидев лежащую Августу. Она раскинулась так маняще близко, что Есенин с трудом подавил в себе желание обнять ее. Он даже непроизвольно отодвинулся. Обхватив руками колени, он положил на них подбородок и уставился на нее «синими брызгами». В Августе все было красиво: и небольшой белый лоб с шелковыми прядями русых волос, и голова с мягким овалом лица, посаженная на точеную шею, легко и изящно поддерживаемая длинными тонкими пальцами, и даже та усталая поза, в которой она неподвижно застыла, и медленный взгляд ее красивых злато-карих глаз.

Чтобы хоть как-то остудить себя, Есенин стал читать стихи, вкладывая в каждую строчку рвущуюся наружу страсть.

Дорогая, сядем рядом,

Поглядим в глаза друг другу.

Я хочу под кротким взглядом

Слушать чувственную вьюгу.

Это золото осенье,

Эта прядь волос белесых —

Все явилось как спасенье

Беспокойного повесы.

Я давно мой край оставил,

Где цветут луга и чащи.

В городской и горькой славе

Я хотел прожить пропащим.

Августа прикрыла глаза своими длинными, как опахала, ресницами, испугавшись, что Есенин прочтет в них ответное желание. Дремавший доселе голос плоти вдруг заговорил в ней, заглушая голос здравого рассудка, который никогда не покидал ее. Разведенная, одинокая женщина с ребенком на руках, удел которой — серые будни с постоянной заботой о завтрашнем дне, казалось, уже потерявшая надежду на женское счастье с любимым человеком, теперь отчаянно боролась с собой. Она старалась не слушать Есенина, но его голос, чуть хрипловатый, пьянил!.. Искушал! В нем чувствовалась такая мужская неуемная сила, такое «половодье чувств», что противиться ему не было возможности… Она откинулась навзничь. Есенин видел, как от прерывистого дыхания высоко вздымалась и опускалась ее грудь.

— Я хочу, Сережа! Хочу слушать чувственную вьюгу! — прошептала она произнесенные им слова стихотворения. Есенин скинул пиджак и, подстелив, лег рядом.

Он дрожа касался ее влажных губ своими, пересохшими от волнения, потом лихорадочными пальцами стал расстегивать пуговицы на платье. Когда обнажились ее груди, небольшие, с розовыми сосочками, Есенин застонал от восторга…

Оба утратили ощущение времени и места… Они были вне мира, вне земли… Им казалось, будто они родились сейчас, здесь, в этот самый миг, и умрут, если не сольются в единое целое…

Им не нужны были слова, они больше не передавали их чувства. Для них существовали лишь эти минуты, и они медленно переживали их, не говоря о своей любви.

Августа ни одним движением не пыталась защитить себя от есенинских рук, страстно блуждавших по ее телу. Она лишь вздрогнула, когда он нежно коснулся ее лона. Никогда с мужем ей не было так сладко, как теперь! Она словно скользила в небытие от поцелуев, которыми осыпал ее Есенин, но когда он сжал ее в объятьях, чтобы до конца овладеть ею, у нее все же мелькнуло последнее мучительное сомнение. Ей послышалось, что вскрикнул детский голос, показалось, что ее ребенок одиноко рыдает.

— Не-е-е-ет! — закричала Августа, вырываясь. — Не-е-ет! — еще раз пронзительно крикнула она, оттолкнув Есенина. — Сереженька, родной, не надо! Умоляю, не надо! Я уже ошиблась один раз, больше не хочу! — Голос ее оборвался, глаза наполнились слезами, и губы задрожали. Она поспешно закрыла лицо руками и отвернулась, сотрясаясь от отчаянных, судорожных рыданий.

Есенин, удивленный и смущенный таким неожиданным отказом, растерянно молчал. Постепенно приходя в себя, он виновато поглядел на Миклашевскую, которая приводила себя в порядок.

— Гутя! Милая! Не плачь! Не надо так плакать, хорошая моя! Мне жаль, что я тебя обидел. Честное слово… Я знаю, как тебе тяжело и сколько ты перенесла! Я больше не буду так… я постараюсь вести себя лучше! Прости, не сдержался. Но ты такая красивая! — Голос его звучал кротко и нежно. Августа почувствовала: Есенин искренне понимает и жалеет ее, и, может быть, утолив свою страсть, он не охладеет, а полюбит ее еще больше? И эта мысль, и его ласковые слова утешили ее. Она стала вытирать глаза.

— Это ты прости меня, я сама виновата! Но я больше не буду такой… Ты только прости меня на этот раз!.. — И Есенин, растроганный силой страсти, которой он и не подозревал в этой сдержанной, внешне неприступной женщине, стал целовать ее руки, щеки, губы… Он был глубоко взволнован и тронут ее отказом. Это было не хитростью опытной женщины, желающей окончательно завладеть им, а инстинктом, который, кажется, сама природа вложила в нее.