Бесспорное правосудие - Филлис Дороти Джеймс

– Уже утро?

– Да, утро. Я приготовлю завтрак.

Она выбралась и спального мешка и потянулась.

– Есть хочется. Какой здесь ароматный воздух! В Лондоне нет ничего подобного. Послушай, давай я займусь завтраком. Ты и так много всего делаешь.

Октавия старалась, чтобы голос звучал радостно, но в преувеличенно восторженной интонации было что-то фальшивое.

– Не надо, – сказал Эш. – Я сам все сделаю.

Она не возражала, услышав в его голосе твердые нотки. Он зажег газовую горелку, открыл банку с томатами и еще одну – с сосисками. Эш чувствовал на себе ее тревожный и вопрошающий взгляд, который сопровождал каждое его движение. После завтрака он уйдет. Заберется в свое место среди камышей. Даже Коли там не был. Он должен побыть один. Должен подумать. Во время завтрака они почти не разговаривали, потом Октавия помогла ему помыть тарелки и чашки. В конце он сказал:

– Я скоро приду. Не ходи за мной, – и вышел через заднюю дверь.

Продравшись сквозь кустарник, он вышел на знакомую тропу, ведущую к морю. Она была еще уже, чем предыдущая, и Эш прокладывал себе путь, раздвигая холодные и жесткие камыши. Он помнил все изгибы тропинки и то, что в одних местах она голая и твердая, в других – поросшая травой и редкими маргаритками, а в некоторых – топкая и хлюпающая, и тогда он боялся, что может провалиться. Наконец тропа кончилась. Как он и помнил, здесь был травянистый бугор. Ему хватило места, чтобы сесть, прижать колени к груди и, обхватив их руками, превратиться в неприступный клубок. Эш закрыл глаза и прислушался к знакомым звукам – собственному дыханию, непрерывному шелесту камышей, отдаленному, ровному плачу моря. Несколько минут он сидел абсолютно неподвижно с закрытыми глазами, дожидаясь, пока смятение в душе и теле отступит, сменившись, как он надеялся, покоем. А потом он стал думать.

Он совершил ошибку – первую с тех пор, как убил тетку. Из Лондона нельзя было уезжать. Плохая ошибка – но не роковая. Решение сорваться с места, торопливые сборы, давление на Октавию, сама поездка – разве это не свидетельствует о панике? Раньше он никогда не впадал в панику. Но можно все поправить. Сейчас полицейские уже обнаружили тело и вскоре поймут, что это убийство. Кто-нибудь проговорится, что она левша – да хоть эта сука, Бакли. Однако не может быть так, чтобы только он не знал об этом. Полиция, конечно, придет к выводу, что Карпентер убили, дабы представить ее как убийцу Олдридж – якобы она покончила с собой из чувства вины или с невозможностью жить после совершенного ужасного поступка. Одно это ставит его вне подозрений. А что до убийства Олдридж – у него есть алиби. Зачем тогда убивать Карпентер? Ему не нужна вторая жертва, чтобы отвести от себя подозрения. Он в порядке. К убийству Олдридж он не имеет отношения.

Значит, нужно возвращаться. Надо вести себя как ни в чем не бывало. Выбравшись отсюда, он с дороги позвонит на Пелхем-плейс и скажет, что они возвращаются – потеряли мотоцикл и оказались в трудном положении. История правдивая – все можно проверить. Кроме того, он не бежал тайно из Лондона: Бакли было сказано, что они ненадолго уедут из столицы, чтобы Октавии легче было перенести смерть матери. Во всяком случае, здесь он не совершил ошибки. Никакого тайного побега. Все сходилось.

Но было еще кое-что. Ему требовалось алиби на время убийства Карпентер. Если Октавия согласится сказать, что они все время находились в ее квартире, никто и пальцем его не тронет. А Октавия сделает все, что он захочет, скажет то, что он попросит. Совокупление, случившееся сегодня ночью, было ему ненавистно, но он знал, что оно необходимо: физическая близость навсегда привяжет ее к нему. Он получит свое алиби. Теперь она не донесет на него. Но он надеялся на большее. Без нее он не доберется до денег. Им надо как можно скорее пожениться. Три четверти миллиона и дом, который может стоить еще полмиллиона, по крайней мере. А стряпчий еще говорил что-то о страховке. А мог бы он ее убить? Серьезно он об этом никогда не думал, и теперь особенно – возможно, через несколько месяцев или даже лет он вернется к этой мысли. Но когда они лежали рядом, не касаясь друг друга, он представил картину ее смерти – тело, увешанное старыми консервными банками с камнями внутри, идет ко дну среди камышей и исчезает навеки. В таком уединенном месте ее никто не найдет. Но тут же сам себе возразил: если все-таки ее найдут, тяжелые банки укажут на убийство. Лучше просто утопить – подержать под водой голову, а потом толкнуть ее, лицом вниз, в камыши. Даже если ее найдут, что увидят полицейские? Просто утопленницу. Возможно, несчастный случай или самоубийство. А он вернется в Лондон один и скажет, что они в первый же день поссорились, и она взяла мотоцикл и укатила в неизвестном направлении.

Впрочем, Эш знал, что все это фантазии. Октавия нужна ему живой. Нужно заключить брак. Нужны деньги, которые будут делать деньги: богатство сотрет все прошлые унижения и сделает его свободным. Сегодня они вернутся в Лондон.

И тогда он увидел руки. Они двигались как косяк бледных рыб, тянувшихся к нему из камышей, но, запутываясь в камышах, застревали. Среди них были совсем забытые руки, были и те, которые он хорошо по-мнил. Руки, которые избивали его, и колошматили, и лупили ремнем; руки назойливые, которые старались быть нежными, но пугали его, рыскающие руки – мягкие, влажные или твердые, ощупывающие его по ночам под одеялом, руки, закрывающие ему рот, ползающие по его неподвижному телу; руки врачей, социальных работников, учителя с ногтями лопатой и шелковистыми волосками на пальцах. Именно так он называл его в воспоминаниях – учитель, без имени, хотя у него он жил дольше всего.

– Поставь здесь свою подпись, мальчуган, это твоя сберегательная книжка. Половину денег, которые муниципалитет выделяет тебе на карманные расходы, нужно откладывать – не транжирить. – Он писал свое имя аккуратными печатными буквами, все время ощущая на себе неодобрительный взгляд. – Гарри? Такого имени нет. Оно должно писаться с одним «р» – это сокращенное от Гарет.

– Но так написано в моем свидетельстве о рож-дении.

Его свидетельство о рождении! Неполный документ. Нет фамилии отца. О его существовании говорила только увеличивающаяся с каждым годом казенная папка.

– Я хотел бы называться Эш, – сказал он. Так его и записали. Теперь это была его фамилия. Никакой другой ему не надо.

За именами пришли голоса. Вот дядя Маки, хотя тот ему вовсе не дядя, он орет на мать, а сам Гарри, забившись в угол, следит за развитием ссоры, ожидая побоев.

– Или уйдет этот проклятый выблядок, или уйду я. Выбирай – я или он.

Он дрался с дядей Маки, как дикая кошка, – царапался, пинался, плевал, вцеплялся ему в волосы. На этом негодяе все же остались его метки.

Теперь голоса заполнили все вокруг, заглушив даже шелест камыша. Озабоченные голоса социальных работников, подчеркнуто веселые голоса очередных приемных родителей, ищущих к нему подход. Школьный учитель думал, что нашел этот подход. Эш хотел научиться некоторым вещам в семье учителя – говорить, вести себя за столом, держать себя, как они. Ложась в постель, он вдыхал запах свежевыстиранного белья, такой же свежестью пахла и надетая через голову рубашка. Когда-нибудь он будет богатым и могущественным. Некоторые вещи важно знать. Наверное, стоит задержаться в доме учителя, сдать эти экзамены, которые, похоже, могут пригодиться. Сделать это нетрудно, учиться в школе вообще легко. Он вновь услышал голос учителя: «Мальчик, несомненно, умный. И коэффициент умственного развития у него выше нормы. Конечно, дисциплина хромает, но, думаю, мне удастся добиться положительных результатов». Однако дом учителя оказался чуть ли не хуже всех прочих мест заточения. В конце концов он почувствовал необходимость его покинуть, и уйти оказалось легко. Эш не улыбнулся, но внутренне наслаждался, вспоминая визг Анжелы, испуганное лицо ее матери. Неужели они и впрямь подумали, что он хотел трахнуть их глупенькую, самодовольную дочку? Он здорово нахлебался хереса в столовой прежде, чем заставил себя подойти к ней. Тогда ему нужно было выпить – но не сейчас. Тот случай научил его, что пить опасно. Нужда в алкоголе была так же губительна, как и нужда в людях. Ему вспомнились безумные телефонные звонки, социальные работники добивались, почему он это сделал, встречи с психиатром, рыдания матери Анжелы.