Поправка-22 - Джозеф Хеллер

— Вы ошиблись, подполковник, — услужливо доложил ему майор Дэнби. — Меня не выносит генерал Дридл.

— Генерал Долбинг тоже вас не выносит. Вы, скажу вам по секрету, абсолютно невыносимы. Так что закругляйтесь, Дэнби, и катитесь отсюда. Я сам проведу инструктаж.

— А где майор Дэнби? — спросил полковник Кошкарт, прибывший вместе с генералом Долбингом и полковником Шайскопфом на общий инструктаж.

— Он попросил разрешения уйти, как только увидел вашу машину, — ответил подполковник Корн. — Ему кажется, что генерал Долбинг его не выносит. Да я, впрочем, так и так собирался провести инструктаж сам. У меня это получается гораздо лучше.

— Прекрасно, — сказал полковник Кошкарт. — Ни в коем случае, — сказал он секунду спустя, вспомнив, как хорошо это получилось у подполковника Корна при генерале Дридле перед первым налетом на Авиньон. — Я сам проведу инструктаж.

Полковник Кошкарт, пришпоренный уверенностью, что он один из любимцев генерала Долбинга, лихо повел инструктаж, хрипло, с благодушной грубостью выхаркивая подчиненным безапелляционные приказы, как это делал обыкновенно генерал Дридл. Он был уверен, что прекрасно смотрится на дощатом возвышении в своей распахнутой у ворота форменной рубахе, со своими волнистыми, коротко подстриженными, серебрящимися сединой волосами и богато инкрустированным мундштуком в правой руке. Он бойко выгавкивал инструктажные банальности, умело имитируя даже некоторые характерные для генерала Дридла неправильности произношения, причем его нисколько не смущал новый полковник, приехавший вместе с генералом Долбингом, — пока ему внезапно не пришло в голову, что генерал Долбинг ненавидит генерала Дридла. Он дал петуха, и его уверенность мигом улетучилась. Говорить он машинально продолжал, но все время запинался, сжигаемый унизительным страхом, который внушал ему теперь полковник Шайскопф. Новый полковник означал нового соперника, нового ненавистника и врага. А характер у него был, по всей вероятности, непреклонно дубовый. И вдобавок полковника Кошкарта опалило кошмарное подозрение: а вдруг полковник Шайскопф уже подкупил всех его офицеров, чтоб они начали охать, как во время инструктажа перед первым налетом на Авиньон? Тогда их утихомирил генерал Дридл, а что сможет сделать он? Ох, не оказался бы этот проклятый инструктаж опасней всех прочих застрявших у него в горле костей! Он так испугался, что едва не позвал на помощь подполковника Корна. Однако все же справился с собой и приступил к синхронизации часов. А когда синхронизация была завершена, опасность почти миновала, поскольку он мог теперь закончить инструктаж в любую минуту. Ему удалось одолеть беду, и он почти победил. Ему хотелось расхохотаться полковнику Шайскопфу в лицо — мстительно, издевательски и победно. Он с честью выдержал испытание и вдохновенно завершил инструктаж на мастерской, по его глубочайшему убеждению, ноте, явив аудитории пример красноречивой тактичности и утонченной любезности.

— А теперь, парни, — провозгласил он, — я рад напомнить вам, что нас посетил высокоуважаемый гость, начальник армейского спецуправления генерал Долбинг, благодаря которому мы смотрим выступления АСОРов, в изобилии получаем бейсбольные биты и прекрасные книги комиксов. Я хочу посвятить наш боевой вылет ему. Отправляйтесь на бомбардировку, парни, — за меня, за бога, за отечество, а главное, за великого американца генерала Долбинга — и смоделируйте бомбометание так, чтобы все ваши бомбы легли, как пули в «десятку» у меткого стрелка.

Йоссариану было теперь наплевать, куда лягут его бомбы, однако он действовал все же осмотрительнее, чем Дэнбар, который сбросил бомбы, только улетев за несколько сот ярдов от деревни, и мог попасть под военный трибунал — если бы командование сумело доказать, что он сделал это намеренно. Не сказав ни слова даже Йоссариану, он решил пощадить мирных жителей деревушки, чтобы остаться совершенно чистым. Падение с койки в госпитале то ли прочистило, то ли окончательно затуманило ему мозги, думал Йоссариан, не зная, на какой версии остановиться.

Дэнбар почти перестал смеяться и казался конченым человеком. Он злобно дерзил командирам и угрюмо богохульствовал при капеллане, который начал его бояться и тоже казался конченым человеком. Паломничество к Уинтергрину обернулось бесплодным унижением — еще одно святилище опустело, и капеллан утратил едва ли не последнюю надежду на высшую справедливость. Сам Уинтергрин был слишком занят, чтобы принять капеллана. А его нахальный помощник, одарив посетителя ворованной зажигалкой, снисходительно объяснил ему, что, целиком поглощенный делами военного времени, Уинтергрин просто не может уделять внимание таким пустякам, как норма боевых вылетов в одном из полков. Капеллан боязливо беспокоился за Дэнбара и тревожно жалел Йоссариана — особенно с тех пор, как пропал без вести Орр. Прекрасно зная, каково приходится одному в просторной палатке, которая напоминала ему по ночам склеп, капеллан не мог поверить, что Йоссариан действительно хочет жить один.

А Йоссариан, снова назначенный ведущим бомбардиром, опять получил в пилоты Маквота, и это его немного утешило, хотя он по-прежнему чувствовал себя почти не защищенным от смерти. У него не было возможности защищаться. Он не видел даже пилотов со своего места в носу кабины у бомбардировочного прицела. Он видел только Аафрея, и его самодовольное круглое, как полная луна, лицо становилось ему порой до того омерзительным, что он мечтал, сжигаемый яростью и отчаянием, снова потерять звание ведущего бомбардира и опять оказаться в ведомом самолете, но не у прицела, который был ему теперь мучительно ненавистен, а у пулемета с круговым обстрелом — у мощного, скорострельного, крупнокалиберного пулемета, — чтобы мстительно расстрелять всех терзающих его демонов: дымные вспышки зенитных разрывов, похожие, как ему казалось, на омерзительно живые плотоядные цветы; немецких зенитчиков, которых он никогда не видел и, вероятно, не смог бы причинить вреда, даже если б успел открыть по ним огонь; а прежде всего Эпплби и Хавермейера в ведущем самолете за их выполненный точно по инструкции боевой курс при третьей бомбардировке Болоньи, когда снаряд, выпущенный одним из ста двадцати четырех замаскированных там зенитных орудий, подорвал в последний раз у Орра мотор и ему пришлось совершить вынужденную посадку на воду где-то между Генуей и Специей незадолго до короткого, но бурного шторма.

Хотя на самом-то деле Йоссариан ничего не смог бы изменить в своей судьбе, даже окажись у него в руках этот мощный крупнокалиберный пулемет, — ему удалось бы только зарядить его да сделать несколько пробных очередей. От пулемета было так же мало проку, как от бомбардировочного прицела. Он, правда, мог бы отстреливаться из него от атакующих истребителей, но истребители у немцев давно перевелись, и ему даже не удалось бы повернуть пулемет внутрь самолета, чтобы приказать, под угрозой расстрела, беспомощным Доббзу и Хьюплу возвращаться на базу, как он приказал однажды Крохе Сэмпсону, пригрозив размозжить ему за ослушание башку, и как он хотел приказать Доббзу с Хьюплом, внезапно оказавшись при первом, воистину гибельном, налете на Авиньон в шестерке Эпплби и Хавермейера с Хьюплом и Доббзом за штурвалами своего ведомого самолета. Доббз и Хьюпл? Хьюпл и Доббз? Да почему он должен был вверять им свою судьбу?! И что за бешеное, оглашенное сумасшествие загнало его вверх, на двухмильную высоту, где его иллюзорно защищали от смерти фиговые листочки самолетной обшивки да два скудоумных, чокнутых чужака, якобы умеющие управлять самолетом, — безусый юнец по фамилии Хьюпл и давно потерявший голову Доббз, который однажды по-настоящему спятил, вырвал штурвал у щуплого Хьюпла и бросил машину в гибельное пике, так, что Йоссариан припечатался головой к прозрачному колпаку передней кабины, выдрав штекер переговорного устройства из пружинного гнезда на приборной доске, а когда Хьюпл все же выровнял самолет, их опять накрыл зенитный огонь, от которого они удрали до этого вверх. И потом он услышал, что еще один чужак — стрелок-радист по фамилии Снегги — замерзает до смерти в хвосте самолета. Трудно было решить, Доббз ли его убил, поскольку Йоссариан, вставив штекер в гнездо, сразу услышал, как опсихевший Доббз умоляет, чтоб кто-нибудь спас бомбардира. И сразу же подключился умирающий Снегги. «На помощь! На помощь! Мне холодно! Мне холодно!» — чуть слышно звучал в наушниках его голос. Йоссариан медленно прополз по туннелю, пробрался над бомбовым отсеком в хвост — мимо коробки с санитарной сумкой, за которой ему предстояло вернуться, чтоб умело и быстро наложить жгут, поспешно выбрав неверную рану — кровоточащую, глубокую и широкую траншею, зияющую на внешней стороне бедра, в которой шевелились, как слепые змеи, каждая на свой особый манер, несколько не разорванных осколком мышц, хотя разорванные тоже шевелились, а верней, конвульсивно и вразнобой дергались, — эта нафаршированная рваными мышцами рана, протянувшаяся в длину почти что на фут, вселила в Йоссариана сочувственный ужас, и его едва не стошнило на Снегги. А рядом со Снегги лежал без сознания хвостовой стрелок с побелевшим лицом, и Йоссариан ринулся сначала к нему.