Гипсовый трубач - Юрий Поляков

— Хорошо.

— Она блондинка, — подумав, уточнил Вова.

— Я обязательно учту, — пообещал автор дилогии «Отдаться и умереть».

— Ладно, побежал! А то Сам, не дай бог, уедет! Мне бы ему сегодня одно письмишко подсунуть…

— Вов, но это надо быстро!

— Скурятина? Быстро? Ну ты сказал!

— Вов, я и тебя, если хочешь, в эпизоде сниму!

— Не откажусь! Слушай, Дим, как ты думаешь, если слева под ребрами болит, это что?

— Селезенка…

— А в лопатку может отдавать?

— Обязательно! — с уверенностью опытного диагноста кивнул Жарынин. — Вов, ты только не забудь!

— Постараюсь. Ну, я побежал…

Он умчался, а не завтракавшие ипокренинцы дружно подошли к обильному столу: сановные мячегоны, торопясь к браздам правления, почти не притронулись к еде, разве что попили водички да отщипнули на бегу виноградинку.

— Ого, котлетки из индейки! — воскликнул режиссер. — И настоящий кефир — термостатный! Очень советую!

Официанты, хотевшие было убрать стол, остановились и наблюдали насыщение соавторов с покорной ненавистью.

— Что это за Вова? — с набитым ртом спросил Кокотов.

— О, это знаменитый Вова из Коврова.

— Он кто?

— Хороший человек.

— А по профессии?

— Хороший человек — это и есть профессия…

Володя Мохнач стал хорошим человеком случайно. Закат Советской власти он встретил молодым специалистом могучего оборонного НИИ, чьи стеклянные корпуса и золотые гектары в черте Третьего кольца уже лет двадцать делят, переделивают и никак не могут доделить очень серьезные люди. В Лондоне в районе Kingstone Road есть даже целый квартал, где в роскошных апартаментах живут прямые и побочные семьи тех, кому повезло в этих переделах, а на Ваганьковском кладбище имеется целая аллея, где лежат те, кому не повезло.

В засекреченном НИИ Володю меньше всего занимал узел управления самонаводящейся баллистической ракеты, который разрабатывала его лаборатория. У чертежной доски…

— У кульмана, — хихикнув, подсказал Кокотов.

— Ох, Андрей Львович, ехидство вас погубит! Так вот, у кульмана Мохнач появлялся редко, так как с первых дней был брошен руководством на куда более важное дело — на культмассовую работу. И не случайно. Все началось еще в институте. В Москву, поступать в МИЭП он приехал из Коврова…

— Ковров? Это где?

— А не проездиться ли вам, коллега, по России, как советовал Гоголь?

— Дороговато будет… — вздохнул писатель.

— Ничего, снимем фильм и с премьерами прокатимся от Бреста до Курил!

— Хорошо бы…

— Так и будет! Но больше меня не перебивайте! Итак, Мохнач приехал из Коврова, что во Владимирской области. Родители дали ему с собой на всякий случай триста рублей (в провинции поговаривали, будто в столице без взяток ничего не делается), но он поступил с первого раза и бесплатно, о чем нынешний провинциальный выпускник и мечтать не смеет!

С первого семестра Вова страстно влюбился в девушку с параллельного потока. Марина Гранникова была москвичкой из профессорской семьи и смотрела на однокурсников огромными изумленными глазами принцессы, вставшей с горошины и забредшей спросонья в кучерскую. Завоевать ее сердце Володя пытался тем, что на студенческих посиделках без умолку пел под гитару, виртуозно подражая клокочущему баритону великого Высоцкого, чья слава в конце семидесятых достигла, как говорят математики, иррациональных величин.

«Подумаешь, — пожала как-то плечами Марина. — Так сейчас все хрипеть умеют. Вот если бы ты самого Высоцкого к нам в институт пригласил!»

«А черевички Гали Брежневой не хочешь?» — хохотнула подружка, сочувствовавшая бесперспективно влюбленному Мохначу и ждавшая момента, чтобы предложить ему взамен себя.

Но Гранникова знала, о чем говорит: заполучить великого барда в институт пытались уже не первый год. Это раньше, в голодной актерской молодости, Владимир Семенович мчался петь в любой трудовой коллектив за смешную мзду, а то и просто за накрытый стол. Но теперь, сыграв Гамлета, снявшись у Говорухина, вкусив Марины Влади и славы, он все реже откликался на скромные приглашения. Конечно, великий бард умер бы не от морфия с водкой, а от изумления, если бы узнал, сколько за свои суггестивные блеянья на корпоративных вечеринках берет нынче тот же Гребенщиков. Но тогда, в семидесятые, по советским меркам, гонорары гения блатных аккордов были огромны, да и Марина Влади, урожденная Полякова, тоже была при валюте.

И Мохнач понял: его личное счастье зависит теперь от Высоцкого. Начал он с самого простого — позвонил в театр. Напрасно. Его приняли за одного из безумных высоцкоманов и отшили с тем тонким интеллигентским хамством, которым виртуозно владеют завлиты зрелищных учреждений. Тогда влюбленный студент сложными путями добыл домашний телефон кумира салонов и подворотен. Когда он услышал в трубке легендарную хрипотцу, его сердце от счастья чуть не сорвалось с аорты, но великий голос объяснил: «меня дома нет», предложил оставить сообщение и вежливо попрощался. Озадаченный Мохнач несколько раз набирал номер, слыша в ответ одно и то же, пока не сообразил, что имеет дело с автоответчиком, о котором как будущий инженер-электронщик читал в специальных журналах, но прежде никогда в глаза не видел и в уши не слышал. Мохнач пролепетал приглашение выступить перед студентами и преподавателями института, продиктовал телефон профкома и признался напоследок в вечной любви к автору бессмертной песни «Ой, Вань, гляди, какие клоуны!».

Бесполезно. Никакого отзыва не последовало.

Тогда настойчивый юноша пошел другим путем: он подгадал, когда после «Гамлета» актер выходил из служебного подъезда «Таганки», подбежал, но едва успел затараторить отрепетированную челобитную, как его оттерли рослые спутники невысокого гения. Садясь за руль голубого «Мерседеса-350», Высоцкий едва коснулся взглядом назойливого фаната, и студента поразила глухая эльсинорская тоска в глазах полуживого от усталости символа эпохи. А тем временем Марина Гранникова начала встречаться с аспирантом кафедры автоматики Борей Ивановым.

И отчаявшийся Мохнач решился. Дом кооператива «График» на Малой Грузинской, где жил Владимир Семенович, он вызнал давно. А толку? Можно, конечно, подкараулить у парадного, но результат будет тот же, что и у театра: отодвинут, не заметив. Что же такое придумать?! И после нескольких бессонных ночей его осенило: он решил — ни много ни мало — нарядиться Высоцким! Кстати, ростом и комплекцией паренек напоминал великого барда, и свитер из грубой шерсти у него имелся — тетка ко дню рождения связала. Но где взять настоящие американские джинсы, каковых у ковровского выходца не было и быть не могло? Спас сосед по общежитию, сын снабженца из Уренгоя: он дал ему не только свои восхитительно затертые «вранглеры», но еще и адидасовские кроссовки с тремя невыразимыми полосками. Бороду Мохнач соорудил, приклеив к щекам завитки овчины, состриженные с армейского тулупа, подаренного дядей-прапорщиком. А вот гитара имелась — настоящая, изготовленная Щелковским заводом струнных инструментов и купленная в магазине «Аккорд» за 14 рублей 60 копеек.