Такое долгое странствие - Рохинтон Мистри

прозвали их оппоненты) отвечали, что у реформистов есть свой корыстный интерес ратовать за кремацию: они имеют родственников за границей, которым недоступны Башни Безмолвия. Более того, их позиция попахивает крупным мошенничеством, организованным теми, кто имеет свою долю в крематориях: они разбрасывают куски мяса с одномоторных самолетов, управляемых сомнительными личностями, находящимися на их содержании.

Все (включая немногих «заднескамеечников» самих ортодоксов) признали, что это небольшой перебор. Безусловно, говорили они, уж кто-нибудь из жителей высотных домов увидел или услышал бы самолет, летящий на малой высоте, чтобы сбрасывать свой «коммерческий» груз. (Планеры в спорах даже не рассматривались.)

Однако «стервисты» представили письменные заключения всемирно известных орнитологов, в которых утверждалось, что местные стервятники как вид не способны взлетать после обильной трапезы, тем более с добычей в клюве или когтях. Осаждаемый родственниками служащий Башни вздохнул с облегчением, ознакомившись с этой экспертной оценкой. Даже не будучи склонным к конфликтам, он тут же ухватился за документ и распечатал его во множестве экземпляров, чтобы снабжать ими граждан, приходящих с жалобами.

Но жильцы не были удовлетворены. Самолеты следовало исключить, это очевидно. Тем не менее, если орнитологи правы, вопрошали они, не может ли он объяснить им происхождение мяса на балконах? Если оно не человеческое, то чье? Коровье? Баранье? Должны ли они поверить, что мясники вдруг оторвались от земли и делают свое дело в небесах, летая над городом со своими разделочными ножами и топорами? Они что, разъезжают на велосипедах среди облаков, производя доставку не через двери, а через балконы?

У бедного служащего ответов на эти вопросы не было. Он постоянно слышал недовольство и нарекания в разговорах своих коллег, хотя было непонятно, кому адресуются их упреки и обвинения.

В ответ на простой вопрос Густада о Джимми Билимории он стукнул кулаком по столу и гневно заморгал налитыми кровью глазами.

– Сказать? Что сказать? Вы думаете, тут справочное бюро?

Позднее, вспоминая эту сцену, Густад удивлялся, что сразу не осадил регистратора, позволил ему разговаривать с собой в таком тоне. «Я же не юнец какой-нибудь».

Ошарашенный, он попытался еще раз:

– Просто я подумал, что вы можете знать, кто организовал похороны.

Регистратор взбодрился. Первый раз ему удалось поставить спрашивающего (а возможно, и жалобщика) на место.

– Кто знает? – осмотрительно ответил он. – Бехести[328], свидетельство о смерти и все необходимые приложения были предъявлены, деньги переведены. Наш главный дустурджи всегда говорит: если есть мертвый парс, наш долг провести похоронную церемонию. Мы не суем нос ни во что другое.

– А как же объявление в «Джем-И-Джамшед»? – не сдавался Густад, отметив про себя: никчемный парень. Тот, который дежурил в день похорон Диншавджи, был таким предупредительным.

– Объявления в газете всегда дают родственники умершего, – сухо ответил регистратор. Отчасти вернув себе чувство собственного достоинства, он счел унизительным предположение, будто столь ничтожная обязанность могла вменяться ему.

– У этого человека не было родственников.

– И что? – Он что, виноват в том, что у мистера Билимории не было родных? У этих чокнутых, с которыми приходится сталкиваться в наши дни, все может быть.

Густад сдался.

– Большое вам спасибо за помощь, – сказал он и пошел дальше вниз, ускоряя шаги на склоне.

В тени дерева с внутренней стороны въездных ворот стояло такси с опущенным флажком на счетчике – «не работает». У водителя в темных очках были такие же усы, как у Джимми. Я знаю этого человека, подумал Густад, подходя ближе.

III

Малколм Салданья изучил планы и чертежи, проверил кое-какие расчеты, пролистал остальные документы. Работы должны были начаться сегодня, под его руководством. Он зевнул два раза подряд. Проклятый осточертевший муниципалитет. Как он ненавидел свою работу, хотя в то же время был благодарен ей за постоянное жалованье – спасибо дядюшкиному влиянию. Этот окаянный город превращается в суровое, немилосердное место. Но регулярная зарплата была мощным соблазном. Уроки фортепьяно никакой стабильности не давали. Никогда не знаешь, будут ученики или нет. В наше время детям предоставляют слишком много свободы, дисциплины вообще нигде не осталось.

И прекрасная музыка тоже постепенно исчезает с лица земли, как и дисциплина. Как будто наблюдаешь за медленным угасанием любимого человека. Благодарение Богу за клуб «Тайм энд тэлентс», благодарение Богу за «Макс Мюллер Бхаван», за Британский Совет, за Культурный центр ГДР, за Информагентство США. Иначе музыка давным-давно умерла бы. Но и это – последние глотки воздуха; золотой век западной классической музыки в этом городе определенно закончился. Вспомнить хоть того вчерашнего родителя, который со смущением сообщил, что его сын вместо уроков музыки предпочел тренажер «Булвокер»…

Малколм резко встал. Слово «снос» привлекло его внимание и зазвенело в голове как тревожный звонок. До сих пор этот чертов проект казался чистой рутиной. История предыдущего руководителя была хорошо известна. Этот несчастный неправильно понял распоряжения. Снес не то строение и вместе с ним – собственные надежды на благополучный уход на пенсию.

Малколм заставил себя прекратить грезить наяву и начал все сначала. Он читал внимательно, шаг за шагом, ничего не принимая на веру, выписывая наиболее важные данные, отмечая то, что легко можно упустить, когда рабочие войдут в раж.

Теперь пора было встречать бригаду возле гаража, собирать оборудование и отправляться на место работы. Почти пора. Остается минут пять, чтобы выпить чаю в столовой. Кислый запах клеенчатой скатерти ударил в ноздри. Он поднес блюдце к губам и подул, чтобы охладить чай. Когда очки запотели от пара, из трясины технического жаргона всплыло место предстоящих работ. Перед запотевшими стеклами заплясало название дома.

Адрес смутно маячил в голове, но он никак не мог сопоставить его с каким-то жизненным воспоминанием. Ходадад-билдинг, мысленно повторял он, направляясь к гаражу. Ходадад-билдинг.

Грузовики отъехали, и вскоре мысли Малколма уже были заняты планированием деталей более насущного характера.

IV

Чтобы навестить мать, Сохраб, как обычно, выбрал время, когда отец на работе. Дильнаваз встретила его с радостью и облегчением. Она лишь на минуту оторвалась от сына, чтобы помешать рис, выключила плиту и поспешила обратно. Крепко обнимая его и гладя по щекам, она сокрушалась, что он похудел, потому что не питается как следует.

– Столько времени прошло! Может, вернешься уже? Достаточно ты меня помучил.

Сохраб покачал головой и отвернулся к окну. Какой смысл каждый раз повторять одно и то же? Ему хотелось сказать, что именно поэтому он приходит все реже.

– Дом кажется пустым. Ну сделай мне хоть одно одолжение, – сказала она, отводя волосы у него со лба. – Папа скоро вернется домой. Просто поговори с ним спокойно,