Калипсо - Ингар Йонсруд

Борг на мгновение застыл и, видимо, ослабил хватку вокруг горла Кафы, она отхаркнула. Он повернул голову к Фредрику с недоверчивым выражением на лице. Фредрик напряг палец на спусковом крючке. Глаза Борга вспыхнули и силой мышц он столкнул с себя тело Кафы на пол сцены, ее голова с глухим звуком ударилась о лакированную древесину. Фредрик увидел, как в глазах Кафы побелело, и она перестала сопротивляться. Пистолет больше не лежал на сцене. Борг держал его в руке. Через секунду он приставит его к ее виску. Фредрик искал место, куда прицелиться, куда выстрелить… Но не мог. Так, чтобы не попасть в Кафу.

И тут он увидел это. Сначала ему показалось, что это просто мигнуло отражение люстры и осталось недвижимым на сетчатке, подобно тому, как в шторме остается что-то единственно неподвижное среди движения. Но тут он заметил, что и оно движется. Словно светлячок, красная точка налетела на грудь Борга и замерла прямо над сердцем.

Прозвучал выстрел. Борг отрыгнул светлой, обогащенной кислородом кровью. Его легкие, должно быть, разорвало на кусочки. Он сильно и рывком дернулся, и Фредрик бросился вперед и оттащил от него Кафу. Забрался на сцену и выхватил оружие из его руки. Опустившись на одно колено у головы Борга, Фредрик уставился на аморфное лицо. Струйка крови сочилась изо рта вниз по покрытой волдырями коже. Эгон Борг посмотрел на него с перекошенной усмешкой.

– Калипсо никогда бы не предала меня, – прохрипел он. Белая рвота смешалась с кровью и наполнила его рот розовой пеной. – Ты. Твой сын. Дикая норка. Она, – он показал окровавленной рукой на Кафу. – Все вы обречены. Вирус заберет вас. Я победил.

Фредрик ощутил его гнилое дыхание на своем лице. И все же наклонился к нему и, приложив рот к его уху, что-то шепнул.

Через минуту Эгон Борг был мертв.

Дзынь.

После шторма приходят раскаты. Не такие сильные, не такие испепеляющие и разрушительные, но все же мощные. Как валуны в движении.

Якоб молча сидел там, на шаткой табуретке, и теребил в руках остатки альта. В падении он приземлился на инструмент. На нем осталась одинокая струна. Остальные свисали с колков. Подбородник оторвался и скрипел по дереву, когда Якоб касался струны. Дзынь.

Сын не мог отнять палец от струны.

На диване у стены сидела Кафа. В руке она держала влажное полотенце в пятнах крови и постоянно вытирала себе рот, сплевывая снова и снова.

Фредрик закрыл дверь в гримерку, и они остались втроем. Он помог сыну снять куртку и закатал рукав его рубашки. Дзынь. Снял маленький колпачок с капсулы, поставил иглу к его руке и нажал. Затем повторил процедуру на себе. Укутав Якоба в плед, Фредрик сел перед сыном на колени и приложил палец к губам.

– Не говори об этом никому.

Дзынь.

Первый день Нового года

Она увидела свое отражение в стеклянной двери. Тонкий слой бархатного снега лежал на ее плечах. На холоде рука онемела, и ей пришлось стянуть с себя варежки, прежде чем удалось угомонить пищащий телефон.

– Нет, – коротко ответила она. – Ее убили. У меня есть фотографии. Позвоните, когда будете здесь.

Запах был всегда один и тот же. Чистящие средства, антисептик для рук, лекарства и разваренная еда. Номер комнаты мигнул на дисплее около вахты, и предупредительный сигнал тихо и настойчиво зазвонил. Резиновые подошвы ее обуви зашлепали по линолеуму. Ссохшийся старик сидел в кресле перед телевизором. Голова качалась из стороны в сторону, не попадая в такт трансляции концерта Венского филармонического оркестра.

Она кивнула медперсоналу. Старший из них, бородатый и краснощекий мужчина, поднялся.

– Он просыпался ночью.

Женщина криво улыбнулась.

– От новогодних петард?

– Он успокоился, когда мы надели на него противошумовые наушники. Теперь он не дает нам их снять.

Комната находилась в конце желтого коридора. Дверь открылась тяжело, но бесшумно. Она подождала, пока свет снаружи не превратится только в полоску над дверью, а звуки не исчезнут совсем, когда единственное, что ей станет слышно – его медленное дыхание и тиканье часов на ночном столике. Она поставила сумку на узкий диван, положила парку и шапку сверху.

– С Новым годом, – сказала она, хотя тот, кто лежал на кровати, не мог услышать. Подвинув стул вплотную, она взяла его за руку. Он стал хватать ртом воздух, почувствовал прикосновение и запах. Он знал, что это она. Она держала его за руку, пока дрожь в его теле не унялась. Затем подняла голову. Когда-то она могла узнавать себя в его глазах. Она могла гладить его гладкий подбородок и видеть, что у него ее черты, ее цвет кожи. Тогда он был всего лишь свертком с гривой черных волос и ртом, принявшим форму ее груди, она лежала рядом с ним и плакала. От гордости и любви, от страха за будущее и нежности. Так она плакала и сейчас.

Она провела рукой по обожженной кислотой щеке. Погладила большим пальцем оплавленное веко и почувствовала пустоту за ним. Провела по углублению на носу, где когда-то была горбинка. Затем отодвинула наушник и наклонилась к нему.

– С Новым годом, Номи, – прошептала она и положила руку на его шею. – Мальчик мой.

Когда он уснул, она взяла сумку и вышла в ванную. Удостоверилась, что дверь заперта, сняла блузку и встала на цыпочки у шкафа. Запищал телефон, но она его проигнорировала. Рука знала, куда ей. В самую глубину верхней полки. Вот. Она чувствовала грубую кожу, оборачивая руку ремнем. Встав перед зеркалом, увидела себя, кабинку душа и светло-зеленые стены.

Кожаный ремень обжег плечо. Она ударила снова. И снова.

Ключицы, горло, вниз по спине. Она била, в глазах темнело, била еще раз, считала дыхание, но не отрывала взгляда от зеркала. От глаз полных ненависти. Только когда ее зашатало, она остановилась. Достала из сумки телефон и сделала фотографию.

Одевшись, она перезвонила.

– Привет, это Кафа. Ты здесь?

– Я стою на улице, – ответил Фредрик.

Он припарковался с другой стороны улицы.

– Прохладно, – сказала она.

– На самом деле, для снегопада слишком холодно, – сказал Фредрик. Он откинулся на деревянные шарики, прикрепленные к подголовнику, и посмотрел на нее. – Что-то случилось?

– Нет. Слезы от холода.

Она открыла сумку и, достав конверт, вынула из него фотографии.

– Застрелена с близкого расстояния. Кажется у нее были близнецы? Боже мой.

Фредрик поверх очков покосился на снимки. На них было безжизненное лицо Петры Юханссен. Из полуоткрытого рта вирусолога кровь вытекла на край шапки над ухом.

Они поехали вниз по Уэландсгате, мимо площади Александра Кьелланда. На дороге почти не было машин. Нет солнца, нет облаков, только сине-серое застывшее небо. Оба молчали, пока не оказались далеко за городом.