Шесть подозреваемых - Викас Сваруп

Теперь кое-что прояснилось. Во-первых, Рам Дулари очень даже жива и здорова. Во-вторых, она добровольная соучастница преступника, а не жертва. Как пугливая девственница сумела преобразиться в неистовую нимфоманку, для меня до сих пор загадка, но ее коварство ужалило мою душу еше больнее, нежели предательство «родственника».

Бхола и Рам Дулари — что за прекрасный дуэт. Эти Бонни и Клайд наших дней, эти реальные Банти и Бабли[205]порезвились на полную катушку — обвели меня вокруг пальца, облапошили, опозорили, обокрали на шестьдесят миллионов рупий и оставили платить по счетам.

Потрясенная и оглушенная, я долго сидела на кровати, не в силах пошевелиться. Затем начала раздумывать, как быть дальше. Кассета из ванной дискредитирует меня, но здесь-то в главной роли совсем другая девушка. Не обязан же человек отвечать за поступки своего двойника? Допустим, я обращусь в полицию, и пленка увидит свет. Что страшного может произойти? Судя по недавним примерам, запись тут же облетит весь мир в виде интернет-ролика и в конце концов навеки обоснуется в кибервселенной, а точнее, в архивах пользователей, страдающих порнозависимостью.

Мне вспомнились Памела Андерсон и Пэрис Хилтон. Океан бесплатной рекламы, рекорды кассовых сборов… Возможно, я стану известнейшей в мире индийской актрисой, достигну первого места благодаря одному-единственному непристойному клипу. Ну а потом, разумеется, во всем обвиню Рам Дулари!

Нет, нет, нет. Не получится. О чем я только думаю? Ведь это Индия. Покажи на экране пупок — и тебя сочтут распутницей. Пройдись в бикини — вызовешь в городе марши протеста. Да и как доказать, что на пленке самозванка? Особенно после обнародования первой кассеты.

Значит — разговоры с полицией. Объяснения в суде. Тюремная камера. Возмущение Общества возрождения нравственности. Публичные сожжения моих чучел и безжалостно разорванных афиш. Косые взгляды продюсеров и режиссеров. Конец карьеры.

Черт!

Надо что-то придумать. Думай, Шабнам. Думай.

20 марта

Сегодня раздался звонок, которого я ждала годами. Он прозвучал ровно в девять вечера, и оператор усталым голосом уточнила мое имя.

— Да, это я, Шабнам Саксена.

— Пожалуйста, говорите, ваш собеседник на проводе, — затверженно выдала она, даже не осознав, что имеет дело с одной из ярчайших звезд Индии.

— Бети,[206]это мама. Я звоню из переговорного пункта. При звуках слабого, такого родного голоса у меня защемило сердце.

Связь была отвратительная, но я в тот же миг поняла: поздравлений ко дню рождения мне не дождаться. Нет, это был крик о помощи.

Мамочка умоляла меня скорее вернуться в Азамгарх.

— Случилось что-то ужасное, — причитала она. — Отец в больнице, его жизнь в опасности. По телефону всего не расскажешь. Ты приезжай, дочка. Пожалуйста.

— Да, мама, — ответила я, глотая слезы. — Скоро буду.

21 марта

И вот я в Азамгархе, городе своего детства. Из Мумбаи до Варанаси долетела на самолете; последние девяносто километров промчалась на такси. Чтобы не привлекать к себе внимания и не собирать огромные толпы, я решила накинуть паранджу прямо поверх новых джинсов.

Если Лакхнау сильно переменился за три года, то в Азамгархе и семь лет спустя все осталось по-прежнему. Одна сплошная выгребная яма с гнилыми трущобами, где теснятся, жмутся боками дряхлые хижины. По дорогам в рытвинах и колдобинах свободно разгуливают коровы. Мусорные кучи растут на каждом углу. От залитых дождями канав несет запахом канализации. Любой клочок незанятого пространства украшен плакатом какого-нибудь политика с дешевой искусственной улыбочкой и приветственно сложенными руками.

Район Курмитола, где прячется дом наших предков, стал просто ужасен и вызывает невыносимую клаустрофобию. Когда-то на узких улицах было не протолкнуться среди многочисленных рикшей и велосипедов; теперь здесь ревут рожки машин, надрываются клаксоны авторикшей, визжат со скрипом шины. С балконов живописных руин, отдаленно напоминающих человеческие жилища, поминутно взлетают голуби. На покосившихся заборах пестреют киноафиши вперемешку с рекламой венерологических клиник. В грязных, запущенных лавках трудятся оборванные ремесленники. На заплеванных обочинах, словно пережитки забытого прошлого, сидят морщинистые мужчины, покуривая кальян.

Не стоило труда отыскать старый дом на краю небольшой площадки, где испокон веков играли в крикет и футбол окрестные ребятишки. Я постучала, обшарпанная дверь отворилась, и на пороге возникла мама. Как же она состарилась и поседела! Мы обнялись, всплакнули, потом она усадила меня на скрипучий чарпай[207]посреди восьмиугольного двора, где я и Сапна когда-то прыгали по клеточкам «классиков», и поведала о причинах, заставивших ее позвать меня обратно.

Два дня назад мою сестру похитили прямо на улице. Ее отвезли в маленький дом, расположенный в злачном районе под названием Сарай-Мир. Здесь похититель пытался над ней надругаться, но Сапна чудесным образом вырвала у него пистолет и пристрелила мерзавца на месте.

Уже через несколько часов она была дома. Когда бабу-джи обо всем услышал, у него начался сердечный приступ. Теперь он лежит в больнице, а бедная девушка прячется в доме, с ужасом ожидая ареста за убийство. В последней степени отчаяния мама бросилась искать утешения у меня.

Во время этого сбивчивого рассказа я крепко сжимала ее ладонь.

— Сапна дрожала как лист, — продолжала она. — В ее глаза невозможно смотреть, столько там боли. Вот какой меры достигло в нашем городе беззаконие — девушки уже не могут спокойно ходить по улицам. Чего и ждать, когда министр внутренних дел штата — и тот знаменитый преступник. Знаешь, бети, бабу-джи ни за какие блага этого не скажет, но ты поступила правильно, что уехала отсюда в Бомбей. Жаль только, не взяла с собой младшую сестру. Тогда бы нам не довелось дожить до этого дня.

— Кроме верного и неверного, мама, в жизни еще существует случай — он ни плох, ни хорош, и люди над ним не властны.

— Верно, бети. Чему быть, того не миновать.

— А где Сапна? — спросила я.

— Спряталась в темной кладовке, боится выходить. Бедняжка вот уже двое суток не ела. Поговоришь с ней?

Я вспомнила эту кладовку — самое мрачное место в доме, без окон и свежего воздуха, жуткое и безжизненное, пропахшее пылью и плесневелым деревом. Лучшее место для игры в прятки; правда, ни одна из нас не могла продержаться там и десяти минут. Чтобы моя сестра по собственной воле провела в этой страшной комнате сорок восемь часов?..

Я взбежала по лестнице и постучала в дощатую дверь, с которой тонкими лентами облезала старая краска.