Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера - Николай Ляшенко

Сидевший на председательском кресле начальник политотдела армии генерал-майор Емельяненко вытянул шею, пристально вглядываясь в лицо докладчика, и с каким-то ужасом на лице переспросил:

— Прямо-таки вот так и сказал?!

— Да, прямо так и сказал, — подтвердил докладчик. Покопался в планшете и передал бумаги генералу: — Вот, пожалуйста, стенограмма выступления Михаила Ивановича Калинина. Здесь все зафиксировано.

Не дослушав доклада, генерал передал руководство совещанием подполковнику Сазикову и вышел. Сел в свой «виллис» и уехал в дивизию.

Так началось «дело разведроты». При расследовании фактов выяснилась гнусная и преступная роль в этом деле командира разведроты старшего лейтенанта Файнберга.

Разведывательные операции рота проводила строго по плану, но ни одна из них не достигала цели и не приносила успеха. Из-за своей трусости Файнберг договорился с определенной группой разведчиков, и они всякий раз выбирали такое место для операции, где их не могли ни видеть, ни слышать товарищи по дивизии, затем имитировали бой и, по договоренности, наносили ранения одному-двум из своей группы; возвратившись, докладывали о неудаче операции. Два комсомольца-разведчика, не согласившиеся на эту подлую измену, были убиты группой Файнберга. После тщательного расследования данная разведрота была расформирована, а конкретные виновники осуждены военным трибуналом.

Нас преобразуют в корпус

Киришская группировка немцев была, наконец, разгромлена. Войска противника откатились далеко за речку Тигоду по направлению к Чудову. Киришский железнодорожный узел был полностью и навсегда освобожден нашими войсками. Еще один железнодорожный путь к Ленинграду был открыт. Город теперь зажил настоящей боевой жизнью. Его снабжение улучшалось с каждым днем, возрастала и крепость его обороны, и уже никто не сомневался, что рано или поздно Ленинград будет освобожден полностью и окончательно.

Возвращаясь поздно вечером из войсковых частей, преследовавших отступающего противника, я неожиданно, впервые за все время войны, увидел возле Киришского железнодорожного моста, взорванного немцами, множество ярких электрических огней и был приятно поражен этим зрелищем. Оказалось, уже на второй день после освобождения Киришей туда прибыла ремонтно-восстановительная бригада со своей мощной передвижной электрической станцией и, несмотря на близость фронта, немедленно приступила к восстановлению моста. Работа велась интенсивно и днем и ночью. Фашистская авиация теперь уже не являлась тому препятствием: будучи в жалком состоянии, она едва справлялась с боевыми задачами. Оказавшись через полтора года на месте бывшего нашего плацдарма за Волховом — я не узнал его! Вместо дремучих лесов, окаймлявших болота, по которым проходила наша линия обороны, теперь лежала голая, лишенная всякой растительности, местность. Откуда-то появившиеся барханные пески пересыпались под ногами, как в Каракумской пустыне. Некогда зеленевшее осокой кочковатое болото теперь было черным, словно перепаханное плантажным плугом.

Кладбище павших в боях воинов, заложенное нами на красивой опушке на склоне холма, ныне сиротливо лежало у подножия голой возвышенности. Высокая насыпь полотна железной дороги, проходившая в теснине густых лесов, возвышалась сейчас над голой степью, сверкая ребрами шпал, мостов и переходов. Только кое-где торчащие пни от деревьев, сбитых снарядами, минами и авиабомбами, напоминали, что некогда здесь был лес. На огромном пространстве вокруг Киришей лишь изредка виднелись куски ободранного леса. А ведь до войны все здесь утопало в роскошной зелени непроходимых лесов.

Иван + Соня =...

Дело шло к осени. В связи со значительным улучшением позиций на участке нашей армии и повсеместным изгнанием врага за Волхов, штаб и политотдел армии переместились в другое место, поближе к передовой линии фронта. Но не успели мы обжиться на новом месте, как был получен приказ о ликвидации нашей армии и создании на ее основе корпусов.

Началось распределение работников по другим армиям и новым корпусам. Наконец получил назначение и я.

Одним из наиболее близких и уважаемых моих товарищей в нашем отделе был агитатор майор Любецкий Иван Николаевич, мы с ним одними из первых начали свою службу в политотделе армии. Он еще оставался на месте, и, собравшись в путь, я зашел к нему проститься. Время поджимало, я торопился, открыл дверь, сделал шаг в комнату — и отпрянул! Посередине комнаты освещенные утренним солнцем, весело улыбаясь, горячо обменивались любезными-комплиментами, держась за руки, майор Любецкий и молоденькая девушка в гражданском платье.

В селе, где располагался политотдел, и в окрестных селах гражданского населения не было. В оставленной нами деревне и в Будогощи таких девушек я не встречал, а в армии все женщины носили военную форму. Эта же одета была хотя и скромно, но элегантно, аккуратность и строгость как-то удивительно хорошо сочеталась в ней с простотой. Откуда она? Наверно, из Ленинграда, подумал я. Стоя перед Любецким, она вертелась на своих каблучках, весело щебетала, пристально всматриваясь в своего визави, словно первой открыла доселе никому неизвестный и самый драгоценный элемент таблицы Менделеева. Не выпуская из рук девушку, Любецкий повернулся ко мне и весело закричал:

— А-а, товарищ майор! Заходи, заходи, дорогой! Знакомьтесь: моя невеста, — он слегка подтолкнул девушку ко мне. — Приехала повидаться и познакомиться лично. До сих пор мы были знакомы только по письмам да фотографиям, а сейчас вот... — Он схватил девушку за обе руки и, притянув к себе, хотел было поцеловать, но она деликатно уклонилась, погрозив ему пальчиком.

Все еще не отпуская ее, Любецкий стал горячо объяснять:

— Вы представляете ее путь?! Из Ярославля, в Будогощь, оттуда... в неизвестном направлении! Попробуй, найди нас! И как она нашла?! Просто удивительно! Вот героиня! — любуясь невестой, восхищался Любецкий.

Шагнув навстречу, девушка протянула мне пухленькую ручку и тихим голосом назвала свое имя:

— Соня.

Я тоже представился.

— Ну, что же ты стоишь?! — воскликнул Любецкий. — Снимай шинель, садись, а мы с Соней сейчас что-нибудь придумаем с завтраком.

На столе появилась бутылка мадеры трех- или четырехлетней выдержки, из своей дорожной корзины девушка достала искусно зажаренную рыбу, домашнее печенье, разного рода сдобу, Любецкий открыл несколько банок рыбных и мясных консервов, и наш маленький стол уже ломился от изобилия.

Сердечно поздравив молодых, я поблагодарил за угощение, пожелал им семейного счастья и попросил разрешения отбыть в назначенную мне часть.

Ну, а что же произошло с этой милой парой? — спросит читатель. — Как сложилась дальнейшая их судьба, устояла ли их любовь? Обо все этом и многом другом могут рассказать они сами, герои моей повести — Иван Николаевич Любецкий, ныне он полковник, а может, уже и генерал, он по-прежнему служит в Советской армии; и его жена — мать четверых взрослых детей. Я же в этом деле — ни бум-бум.