Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера - Николай Ляшенко

Сама же история измены вкратце такова. Ранней весной 1943 года этот тип прибыл в 58-ю бригаду с одной из выздоравливающих команд в качестве пополнения. Родом он был из Смоленской области. В 1941 году, вскоре после оккупации области, он дезертировал из рядов Красной Армии и перебежал к врагу.

Вернувшись в родное село, изменник сразу же был замечен и оценен фашистами. Вскоре он был назначен полицаем в селе. Выслужившись на этом посту, предатель был выдвинут на работу в гестапо, где показал свои способности садиста и палача. Оттуда этот дегенерат был направлен в секретную школу шпионов. После окончания шпионской школы гестаповцы прострелили ему руку, соответствующе обработали рану и перебросили через линию фронта, здесь изменник пристроился к эвакуационному эшелону и попал в один из тыловых госпиталей, где прошел курс лечения и в общем потоке выздоравливающих попал на фронт, в 58-ю стрелковую бригаду, где он и выполнял задание пославших его гестаповцев.

Особенно удивило и поразило следователей, что этот на вид бесхитростный и плюгавый изменник ухитрялся все время таскать при себе, в обычном солдатском вещмешке, врученную ему гестаповцами рацию, которую он закопал в землю только когда передал последние сведения врагу, собираясь вернуться к своим хозяевам.

Такой случай ему представился, когда бригаду вывели на исходные позиции для наступления. Добыв каким-то путем экземпляр боевого приказа на наступление и собрав много других важных сведений, предатель снова махнул к немцам ровно за два часа до наступления наших войск, но неожиданно, уже на нейтральной полосе, провалился в яму, в которой находился наш секрет.

Как обученный шпион, он долго запирался, выкручивался и прикидывался простаком. Но пока шло следствие, Советская армия освободила район Смоленской области, где ранее орудовал этот изменник, и наша контрразведка добыла там многочисленные документы и фотографии, полностью уличающие и разоблачающие предателя.

Насколько это был гнусный и отвратительный тип видно уже из того, что, почуяв возможную карьеру у немцев, он бросил жену и двоих малых детей в самом тяжелом положении, в ограбленной оккупантами деревне, и, несмотря на то, что хорошо оплачивался и снабжался, ничем не помог своим детям, которые при нем же умерли от голода. Жители его родного села и партизаны, в том числе его жена, прислали нам свой общественный приговор, в котором разоблачали и проклинали этого гнусного и бесчеловечного предателя.

Только после этих неопровержимых улик предатель сдался. Он сам разыскал и указал место, где была зарыта рация, и дал много ценных показаний, надеясь, очевидно, вымолить себе жизнь. Военный трибунал приговорил изменника к расстрелу перед строем.

Когда мы приехали, личный состав бригады был уже выстроен. Солдаты стояли в форме буквы «П», лицом к свежевырытой могиле. Через некоторое время привели изменника, поставили затылком к могиле, лицом к строю. Комендант сорвал с него шапку и бросил в могилу. Я стоял в группе командира бригады, его заместителя по политчасти и начальника штаба и с двадцати-двадцати пяти метров рассматривал этого выродка.

На вид ему было не более двадцати восьми — тридцати лет. Среднего роста. Коренастый и обрюзгший, как мясник. Черные волосы сидели на голове густой копной, свисая на низкий и тупой лоб. Глаза свои он никому не показывал, лишь изредка исподлобья окидывал ими затихший строй. Он не волновался, ни о чем не спросил, не издавал никаких звуков, стоял, как истукан, молча.

Выйдя на середину, военный прокурор стал громко читать приговор военного трибунала, чеканя каждое его слово. Ряды солдат замерли и, кажется, приросли к земле, никакого движения, никакого случайного звука. Каждый старался услышать все, что было сказано в приговоре. Напряжение возрастало.

Оно достигло своего апогея, когда, закончив читать приговор, прокурор обратился к рядом стоявшему коменданту особого отдела с приказом:

— Товарищ комендант! Приведите приговор в исполнение!

Молодой лейтенант быстро подскочил к изменнику, повернул его лицом к могиле и, отойдя назад к автоматчикам, громко скомандовал:

— По изменнику Родины! Огонь!!!

Резко затрещали короткие очереди автоматов, из спины и затылка предателя фонтаном ударила кровь из множества отверстий, продырявленных пулями автоматов. Его тело, как трухлявый тюфяк, повалилось на землю и перевернулось окровавленным лицом кверху.

Не только строй солдат, но и все командование бригады на какое-то время охватило неуправляемое оцепенение. В течение нескольких минут никто не подавал никакой команды, хотя каждому хотелось поскорее отвернуться и уйти от этой падали. Затаив дыхание, солдаты стояли неподвижно и смотрели широко раскрытыми глазами на этот окровавленный мешок. Прокурор, комендант и автоматчики так же стояли на своих местах и, кажется, чего-то ждали. Видя это замешательство и поняв, что тут необходима чья-то инициатива, я повернулся к комбригу и полушепотом, но в приказном порядке, прокричал:

— Командуйте «кругом»!

Только после этого, не меняя положения, не своим голосом он закричал:

— Кр-ру-угом! Командирам развести свои подразделения по местам!

Повернувшись, мы тоже пошли за подразделениями.

Шли молча. Перед нашими глазами все еще мельтешила отвратительная, плюгавая, тупая и бесчеловечная фигура изменника и предателя родины. Фигура низкая, злобная и страшная. Сколько же горя и страданий, сколько крови и вреда несут своему же народу, своей отчизне и даже своим детям эти ползучие гады! Откуда они у нас появляются? На какой почве они вырастают? Неужели здесь сказывается недостаточность нашей системы воспитания?

Охваченные этими мыслями, мы незаметно пришли в деревню, где размещался штаб бригады. Заместитель командира бригады по политической части пригласил нас зайти в недавно оборудованное здание офицерского собрания. В красивом доме в нескольких комнатах стояли шахматные столики с набором фигур, столы для игры в домино, бильярд. В одной комнате на большом столе лежало несколько колод игральных карт, здесь же висели различные музыкальные инструменты, в соседней комнате располагалась небольшая библиотека. Осмотрев помещения, мы зашли в буфет.

Сев за стол и гадливо сплюнув, комбриг заговорил.

— Вы понимаете, какое отвратительное состояние вызвала эта экзекуция? В бою видишь, как падают под пулями врага твои лучшие друзья, товарищи, наконец даже твои близкие люди, но почему-то никогда не ощущаешь такого гнетущего состояния. Как после публичной казни. Что так давит? Не понимаю! То ли ненависть, то ли презрение, или, может быть, отвращение, черт его знает! Но вот, поди ж ты. Перед тобой такая гнусная личина, а тебя всего переворачивает, будто действительно переживаешь какую-то трагедию. В чем тут дело, товарищ прокурор?

Усмехнувшись, прокурор спокойно ответил:

— Очевидно, в том, что публичная казнь, собственно, и рассчитана на это «гнетущее состояние». Ведь что такое казнь, наказание или принуждение вообще? Они ведь рассчитаны не только и даже не столько на устрашение самого наказуемого, сколько на воздействие, на воспитание окружающего общества. Для правосудия, а следовательно, и для нашего советского общества главное состоит не в наказании, а в том, чтобы предупредить других от подобных преступлений и проступков.