1812. Обрученные грозой - Екатерина Юрьева

— Но ваша рана…

— Мы постараемся ее не тревожить, — тихо рассмеялся он, подсаживая ее на себя, как однажды уже делал когда-то, в ту волшебную ночь…

Потом, когда они, утомленные и расслабленные, лежали в объятиях друг друга, она вдруг вспомнила:

— Афанасьич говорит, что вам пока лучше воздержаться…

Она смешалась и спрятала свое лицо в изгибе его шеи.

— Афанасьич — это ваш смешной усатый слуга? — спросил Палевский. — Тот, который был с вами в дороге, а вчера занимался моей раной?

— Он, — кивнула Докки. — И он вовсе не смешной. Он — самый надежный и преданный мне человек на свете.

— Смешной, — повторил Палевский. — И вы ему рассказали обо мне?

— Я не рассказывала, — возразила она. — Он сам догадался.

— Догадливый, значит, — хмыкнул он. — И от чего я должен воздерживаться? От своей страсти к вам?

— Пока ваш бок не заживет, — пояснила, краснея, Докки. — Он говорит, вам нужно беречь силы…

— Нет, это решительно невозможно, — Палевский ласково перебирал пальцами пряди ее волос. — Как я могу воздержаться, если вы рядом — такая нежная, мягкая и чуткая?

— Но вам следует больше отдыхать, — сказала Докки, втайне радуясь, что он, невзирая ни на что, испытывает столь сильное влечение к ней.

— Для меня лучший отдых — быть с вами, — улыбнулся он, еще раз поцеловал ее и, откинув одеяло, поднялся с кровати.

— Вам следует лежать! — воскликнула Докки и залилась краской, впервые увидев его обнаженным при свете дня.

— Я вполне хорошо себя чувствую, — Палевский, ничуть не смущаясь, посмотрел на Докки и ухмыльнулся, заметив ее волнение. Он взял свою одежду и стал одеваться.

— Афанасьич хотел еще сделать примочки на вашу рану, — сказала она, тоже вставая и набрасывая на себя утренний халатик.

— Непременно, только позже. Теперь мне пора уходить, — увидев огорчение в ее глазах, он добавил: — Лучше, если ваши слуги меня здесь не застанут. Хотя некоторые из них знают, что я ночевал у вас.

— Они будут молчать, — заверила его Докки.

Она-то надеялась, что он побудет с ней еще какое-то время, но Палевский уже натянул на себя панталоны и теперь застегивал сорочку.

— Должен признаться, после перевязки и настойки самочувствие мое значительно улучшилось. Хотя, убежден, львиной долей моего хорошего состояния я обязан вашему присутствию.

Он посмотрел на нее таким взглядом, что у нее загорелись щеки.

— Вчера вы меня ужасно напугали, — призналась она.

— Просто устал, да и рана разболелась, — Палевский попытался надеть башмаки и поморщился от боли — ему было трудно наклоняться.

— Я вам помогу, — Докки усадила его в кресло и, встав перед ним на колени, надела на него башмаки и застегнула пряжки.

— Может быть, я умер и попал в рай? — пробормотал он, глядя на нее сверху. Она рассмеялась и подала ему мундир.

— Я все же хочу объяснить вам то недоразумение с письмами, — осторожно сказала она.

— Мы обязательно поговорим, — кивнул Палевский.

Он явно избегал любых упоминаний о вчерашней размолвке, да и Докки тоже не хотела вспоминать об этом неприятном разговоре, приведшем к ужасной ссоре.

«Я должна сказать ему только о письмах, — она наблюдала, как он застегивает мундир. — Об остальном лучше молчать. Все равно он скоро поедет на войну, а я отправлюсь за границу… Нам следует просто наслаждаться обществом друг друга, не тратя время на выяснение отношений, которые прервутся сами собой. Неизвестно, сколько еще продлится война, а за время разлуки он все равно — рано или поздно — охладеет ко мне, я же… я буду жить воспоминаниями о счастливых днях, проведенных с ним…» Ей очень хотелось узнать, почему он — несмотря на то, что они поссорились, — все же приехал вечером, но она не осмеливалась спросить об этом.

— Сейчас, думаю, вам лучше еще отдохнуть — я не дал вам как следует выспаться, — он посмотрел на часы, которые показывали начало восьмого. — А приеду к вам… часам к двенадцати, например. Вы никуда не собираетесь?

— Нет, — покачала головой Докки. — Я буду дома.

— До встречи, — он привлек ее к себе и крепко поцеловал, после чего она проводила его до парадной двери, вернулась к себе, легла, уткнувшись лицом в его подушку, и впервые за долгое время заснула крепким и безмятежным сном.

После завтрака она надела свое лучшее домашнее платье из мягкой серой шерсти и уселась в библиотеке в нетерпеливом ожидании прихода Палевского. Когда в дверях появился дворецкий, Докки встрепенулась, но Семен неуверенным голосом сказал:

— Ваша матушка и брат. Вы приказывали не принимать, но они настаивают и не уходят. Что делать? Не пускать?

Докки закатила глаза. Следовало ожидать, что у вчерашней сцены будет продолжение, и мать, конечно, так просто не сдаст свои позиции и непременно расскажет Мишелю о визите дочери. Теперь они явились сюда вдвоем, чтобы продолжить вечные тяжбы из-за денег. Ей не хотелось разговаривать с ними, но лучше было пережить эту встречу сейчас, чем оттягивать неизбежное.

— Проведи их сюда, — обреченно сказала она, собираясь с силами перед неприятной беседой.

Стукнула дверь, и в библиотеку вошли мать с братом. Мишель, не здороваясь, окинул сестру негодующим взглядом и сообщил:

— Матушка рассказала мне о вашей беседе, и я пришел в ужас, что ты позволила себе столь непочтительно с ней обращаться.

Докки пожала плечами и пригласила их садиться. Но родственники остались стоять, воодушевленные собственным боевым настроем.

— Ваш отец слег с сердечным приступом, — вступила в разговор Елена Ивановна, — после той сцены, которую вы устроили в нашем доме из-за каких-то писем.

— И весьма непристойных, насколько я могу судить, — добавил Мишель.

Докки призвала на помощь всю свою выдержку.

— Чему обязана? — спросила она. — Ежели вам нечего мне сказать, кроме упреков, предупреждаю: я не намерена их выслушивать…

— Нет, ты выслушаешь! — воскликнул Мишель. — Из-за писем, случайно попавших к матушке, ты раздула целый скандал, хотя порядочная женщина постеснялась бы вступать в переписку с любовником.

— И им обзаводиться, — добавила Елена Ивановна.

— Да кому она нужна?! — Мишель с презрением окинул взглядом сестру. — Для развлечения на разок-другой.

— Уходите из моего дома! — Докки встала и потянулась к звонку, чтобы позвать слуг.

— Погоди, погоди! — Мишель перехватил ее руку. — Ты посмела угрожать, что лишишь нас денег и ославишь перед обществом, и как дубиной грозила гневом всесильного Палевского…

— Который, кстати, вас уже бросил, — вновь вмешалась Елена Ивановна. — Да, да, мы знаем, что вчера на обеде у Думской генерал на вас и не посмотрел и ухаживал совсем за другими женщинами.