Духи Великой Реки - Грегори Киз

Но прикосновение Перкара было чем-то особенным. Оно напомнило Хизи объятия Йэна, хотя и не совсем. То объятие было волнующим, запретным, сладостным. Теперь же у нее перехватывало дыхание, как бывает при приступе гнева, однако чувство было совсем другим, гораздо более глубоким. Хизи подумала: что бы она стала делать, если бы Перкар поцеловал ее? Приходила ли ему такая мысль? Хизи прошлой ночью опасалась, что он таки поцелует ее и тем самым вынудит решать, как ей себя вести. Теперь же она хотела бы оказаться принужденной принять решение — ей совершенно не нужна была эта неожиданно возникшая неопределенность.

Что ей делать, когда он проснется? Как себя держать? Хизи легла и снова закрыла глаза, озорно улыбнувшись. Пусть лучше все эти решения придется принимать Перкару.

В первый день Ган был уверен, что не выживет, на второй начал мечтать о смерти. Ни один палач из храма Ахвен не смог бы придумать более изуверского орудия пытки, чем жесткое менгское седло и конь под ним. На рыси Ган натирал ляжки до мяса, легкий галоп заставлял болеть все его кости. Только крайности — передвижение шагом или быстрая скачка — не доставляли мучений, но скоро Ган понял, что и за это приходится расплачиваться: он вцеплялся в седло такой мертвой хваткой, что на следующий день не мог двигать руками, а мышцы сводила мучительная боль. Трижды за день судорога в ноге заставляла его падать на землю, ругаясь и проливая бессильные слезы.

Отряд не останавливался на отдых, и Ган, никогда прежде не ездивший верхом, был не в состоянии дремать в седле, как делали окружающие его грубые варвары. Когда же старик все-таки забывался сном, через несколько секунд он просыпался в ужасе, что сейчас упадет. К концу второго дня он был совершенно измучен и даже лишился способности возмущаться.

Ган не понимал языка менгов, хотя тот и имел смутное сходство с древним наречием Нола и многие слова звучали знакомо; однако Гхэ каким-то образом объяснялся с кочевниками, может быть, овладев их языком с помощью того же колдовства, которое позволило Перкару «выучить» нолийский.

Ган узнал от него, пока еще был способен что-либо воспринимать, что отряд всадников разыскивал их, по-видимому, по приказу того воина, который снился Гхэ, — местного вождя.

Единственное, что еще было известно Гану, — это что они скачут, чтобы встретиться с тем менгом из сновидений. Впрочем, Ган был уверен, что не доживет до встречи с ним.

Чтобы отвлечься от своих страданий, Ган попытался наблюдать за окружающими его людьми — если этих существ можно было так назвать. Такое занятие ему не особенно помогло. Кочевники все выглядели одинаково — со своими украшенными красными султанами шлемами, лакированными доспехами, длинными черными или коричневыми кафтанами. Даже пахли они тоже одинаково — лошадьми. Все они что-то бормотали на своем тарабарском языке и все смеялись над ним — стариком, который даже не способен сесть на лошадь без посторонней помощи. Единственным утешением Гану служил один из оставшихся в живых нолийских солдат — молодой парень по имени Канжу: он постоянно был рядом, подхватывал Гана, когда тот чуть не падал с коня, и приносил ему воду. Канжу был кавалеристом и хорошо умел управляться с лошадьми.

Гхэ совсем не обращал внимания на старика; он ехал впереди отряда с Квен Шен и Гавиалом, которые, как оказалось, оба умели ездить верхом.

На третий день, проснувшись, Ган обнаружил, что лежит на траве, кто-то брызжет ему в лицо водой, а на груди у него сидит большая цикада.

— Учитель Ган! Ты можешь двигаться? — Это был Канжу. Ган с благодарностью глотнул воды из меха, который протянул ему солдат.

— Наверное, я уснул в седле, — признался Ган.

— Ничего. Ты некоторое время будешь ехать вместе со мной.

— Нам этого не позволят.

— Придется позволить. Иначе им пришлось бы бросить тебя, а тогда дальше не поеду и я. Я ни за что не соглашусь оставить подданного императора в этих диких землях.

Несколько менгов, окруживших их, что-то залопотали, когда Канжу посадил Гана на седло позади себя, но постепенно смирились с этим. Основной отряд и так уже далеко опередил их, и эти кочевники не хотели совсем отстать, пока будут спорить.

— Неужели они никогда не спят? — проворчал Ган в спину солдату. Мускулы молодого человека были стальными; обхватив его, Ган почувствовал себя в безопасности, словно держался за ствол дерева. Неужели и он был когда-то таким?

Едва ли.

— Это что-то вроде марш-броска, — объяснил Канжу. — Благородный Гавиал, госпожа Квен Шен и господин Йэн, похоже, заключили договор с вождем этих варваров, хотя нам и не сообщили, куда мы направляемся. Я слышал, как кочевники упоминали какое-то место — оно называется Тсеба. И они хотят попасть туда быстро. Менги не стали бы так загонять коней, если бы не острая необходимость.

— Почему ты думаешь, что Тсеба — это место, а не человек и не предмет? Ты разве говоришь на их языке? — спросил Ган.

Юноша неуверенно кивнул:

— Чуть-чуть. Я несколько месяцев служил в Гетшане — это на границе. Там я и научился — я знаю, как с менгами здороваться, и кое-что еще. Совсем мало, конечно. Но очень, многие названия мест у менгов начинаются с «тсе». Я думаю, это означает «скала», как и по-нолийски.

— Можешь ты спросить, сколько дней пути до этой Тсебы?

— Попробую, — ответил Канжу. Он несколько секунд подумал, а затем крикнул ближайшему менгу: — Дубай жбен Тсеба?

Варвар озадаченно поднял брови. Канжу повторил вопрос, несколько изменив фразу, и кочевник, кивнув, мрачно показал ему три пальца.

— Еще три дня? — простонал Ган, но тут же стиснул зубы. Он больше не будет жаловаться; варвары и солдаты презирают слабых, и если уж он все равно ничего не может сделать с немощью своего тела, по крайней мере он не станет причитать. — Что ж, значит, еще три дня, — повторил он, стараясь, чтобы голос его звучал твердо.

Каким-то чудом следующий день оказался не таким тяжелым. Ган пришел к выводу, что тело его примирилось с ожидающей его гибелью, а потому не тревожит больше своего хозяина болью.

Ган снова ехал самостоятельно, и утром к нему подскакал Канжу. Парень выглядел чем-то обеспокоенным.

— Прошлой ночью что-то случилось с Ватом.

— С кем?

— С одним из солдат, моим приятелем.

— Что же с ним случилось?

— Он умер, — просто ответил Канжу.

Ган тупо кивнул. Конечно. Что же еще, кроме смерти, достойно упоминания в таких обстоятельствах?

Канжу с опаской взглянул на Гана:

— Его не зарезали и вообще не ранили. Я видел его тело. Он просто умер.

— Ох… — Ган поднял брови, но не стал ничего объяснять. Разве знание принесет Канжу пользу? Оно только увеличит опасность…

Еще двое солдат исчезли на следующую ночь. Канжу сказал, что тел их не нашли, и признался Гану, что надеется: однополчане дезертировали, хотя по голосу его было ясно, что Канжу в это не верит. Ган выразил ему сочувствие; его стали томить невеселые мысли. Случившееся было нехорошим знаком: должно быть, Гхэ теряет контроль над собой. Хотя он избегал Гана с тех пор, как их встретил отряд менгов, теперь он ехал недалеко от старика, и тот видел: лицо вампира застыло, как маска, взгляд пронзал, как холодное железо, словно все человеческое в нем погрузилось в сон или испытывало непереносимую тяжесть.